– Если мы просидим на жаре под палящим тропическим солнцем еще неделю, то сдадимся пиратам добровольно, за бочонок питьевой воды, – хмуро ответила девушка. Ее вновь начало терзать ощущение, что какие-то высшие силы нарочно препятствуют достижению ее цели и воссоединению с отцом. Быть может, она делает что-то не так? Или ей изначально следовало выбрать другой путь?
Что если корабль погибнет только потому, что Господь решил наказать меня?
Мысли об этом угнетали сильнее, чем жара, духота и жажда. Мэри совсем упала духом, и это сразу заметила Кэтрин.
– Что с тобой, Марион? – спросила она, когда мистер Пламмер ушел и девушки остались вдвоем. – Ты выглядишь грустной и подавленной. Тебя кто-то обидел?
– Нет. – Мэри покачала головой, глядя на затянутое облаками небо. А потом тихо спросила: – Скажите, мисс, если один человек совершил ошибку, может ли Господь покарать его, не пощадив при этом других людей?
– Это было бы в высшей степени несправедливо, – подумав, ответила Кейт. – Но почему тебя волнуют такие странные вопросы?
Девушка долго молчала. А потом, сделав над собой усилие, проговорила:
– Мисс Кэтрин, пожалуйста, пойдемте в каюту. Я должна вам кое в чем признаться.
Она зажгла свечу, поставила ее на столик. Совесть не позволила ей сейчас сесть рядом с мисс, и девушка, подстелив платок, опустилась на пол у ее ног.
– Что же такого ты натворила, Марион? – не на шутку встревожилась Кейт.
Мэри некоторое время разглядывала свои руки, не смея поднять на нее глаз. Затем, наконец, решилась:
– Простите меня за то, что я не сказала вам сразу всей правды. Надеюсь, вы поймете, почему я так сделала. Меня зовут не Марион Уоллес, мое настоящее имя – Мэри-Энн Дуглас. Я родилась в семье шотландского барона Джейкоба Дугласа и Эйлин Дуглас, урожденной Уоллес. Из-за некоторых обстоятельств мне пришлось немного изменить имя и взять девичью фамилию матери.
Она робко взглянула на Кейт и заметила, что та выглядит не особенно удивленной.
– Я подозревала что-то в этом роде, – пробормотала белокурая мисс. – Твои манеры, твоя начитанность и, что больше всего меня поразило, – знание французского. Признаюсь, однажды я нарочно сказала за обедом: «Marion à de la boue sur le bout du nez»
10 – и ты тут же принялась вытираться салфеткой. Но расспрашивать я не стала, полагая, что если ты решишь довериться мне, то сделаешь это, когда сочтешь нужным.
Мэри смущенно кивнула.
– Дочь шотландского барона… – Кейт вздохнула. – Как же получилось, что девушка, которая выше меня по положению, оказалась моей служанкой?
– Позвольте, мисс, я расскажу по порядку. Семья Джейкоба Дугласа была весьма состоятельной, и, как это часто делается в Шотландии, титул барона он не получил по наследству, а просто купил. Я родилась в Эдинбурге, и детство свое могла бы назвать счастливым: меня все любили, баловали, не скупились ни на наряды, ни на хороших учителей. Матушка обожала театр, часто брала меня с собой, и я навсегда влюбилась в эту таинственную, волшебную атмосферу декораций, нарядов и множества жизней, проживаемых одним человеком. Барон не разделял нашего увлечения, но относился к нему снисходительно: лишь бы в доме не было «этих лицедеев», как он выражался, и за столом не звучали цитаты из пьес. Втайне от него матушка делала щедрые пожертвования антрепренерам, особенно мистеру Дэвиду Россу, бывшему актеру и основателю театра «Ройял». В будущем, когда у меня случились неприятности, мне это очень помогло.
Мэри помолчала и вздохнула:
– Со стороны мистер и миссис Дуглас выглядели идеальной супружеской парой, но… Знаете, мисс, многие думают, что дети слепы, глухи и глупы, но это не так. Дети не всегда могут мыслить, как взрослые, но многое чувствуют, видят и понимают. Да, сэр Джейкоб часто делал матушке подарки, в свете о нем говорили, как о прекрасном отце и муже, а ее называли образцовой женой и матерью. Мужчины завидовали немолодому барону – он был старше жены на одиннадцать лет, а я понимала, что завидовать, по правде, говоря, нечему: в этой семье каждый лишь исполнял свой долг, не более… и мне со временем предстояло выполнить свой. Барон не раз говорил о том, что, имея такую красивую и образованную дочь, можно породниться со знатной и родовитой семьей. Он был полон амбиций и старался заводить дружбу только с шотландскими пэрами, хотя, как мне казалось, они всегда смотрели на него свысока.
Матушка никогда не говорила со мной о своих чувствах к мужу, но я ясно видела, что она несчастлива в браке. Лишь однажды, в минуту откровенности, она обмолвилась, что в юные годы страстно любила другого человека, но им не позволили пожениться и ее заставили выйти замуж за барона. Видимо, Господу не был угоден подобный брак, потому что довольно долго детей у нее не было. Лишь спустя восемь лет супружества родилась я… но, как выяснилось позже, моим отцом был вовсе не сэр Джейкоб.
Года полтора назад матушка заболела, начала быстро угасать. Последние дни я не отходила от нее. Перед смертью она пыталась что-то сказать мне, но не успела, у нее не хватило сил. Потом были пышные похороны, дом погрузился в траур… но однажды вечером я услышала звон стекла и вопли сэра Джейкоба, доносящиеся из матушкиной комнаты. Я поспешила туда и увидела, как он, красный от злости, швыряет об пол красивые вазы и фарфоровые статуэтки, которые матушка собирала всю жизнь. Я остановилась в дверях, пораженная этим зрелищем, и тут он поднял на меня взгляд, полный такой сокрушительной ненависти, что я отшатнулась. Барон грязно выругался сквозь зубы, а потом, уже громче, велел мне убираться в свою комнату… что я и сделала, поскольку была сильно напугана и не понимала, что происходит.
С того дня его отношение ко мне изменилось. Сэр Джейкоб стал запирать меня в комнате за любую провинность, даже самую пустяковую. Требовал полного и беспрекословного подчинения. Указывал, кому на приемах я должна улыбаться, с кем обязана приветливо общаться и чье расположение завоевать. Я начала ощущать себя вещью, с которой он может сделать все, что угодно. Я пыталась поговорить с ним, узнать, отчего он вдруг так переменился, но барон не желал ни слушать меня, ни видеть в своем кабинете. Более того, он запретил мне ходить в театр. Лишил меня единственной отдушины.
Я все равно ходила туда тайком от него. Но однажды он узнал. В тот день сэр Джейкоб, которого я считала отцом, любила и уважала, впервые поднял на меня руку. – Глаза Мэри наполнились слезами. – Он надавал мне пощечин и оставил в комнате на несколько дней без еды и воды. Я плакала, умоляла… а он, едва выпустив меня из заточения, холодно сообщил, что договорился о моем браке с сыном и наследником шотландского графа, его нового друга. И что до свадьбы я должна вести себя безупречно, дабы не сорвать эту выгодную сделку. А дальше мной будет распоряжаться муж, который, к слову, оказался старше меня на одиннадцать лет… Понимаете, Кейт? Он просто продал меня незнакомому мужчине, скорее всего, обладающему сомнительными достоинствами. Такому же, как он сам… И я не выдержала. Бог знает, откуда во мне появилась смелость, но я решила сбежать. Договорилась с мистером Россом – этот святой человек, увидев мои разбитые губы и покрасневшие от слез глаза, пошел на огромный риск: в память о матушке, которая не раз помогала ему деньгами и связями, он предложил мне свое покровительство и работу в театре. «Ройял» как раз отправлялся на летний сезон в Лондон… Я дождалась, когда барон уедет из дома по делам, быстро собрала самые необходимые вещи и проникла в кабинет сэра Джейкоба, чтобы, да простит меня Господь, взять хоть немного денег на первое время. Денег в ящиках его стола я не обнаружила, но зато нашла вот это. – Мэри вытащила из-под платья уже знакомый Кейт расшитый бисером мешочек и аккуратно вынула из него сложенный вчетверо лист бумаги. – Письмо матушки, написанное ею незадолго до смерти и адресованное моему настоящему отцу. Она признавалась, что все еще любит его и всегда будет любить, сообщала, что у него есть дочь, и просила, чтобы в память об их любви он позаботился обо мне. И тогда я поняла, отчего так злился в тот вечер сэр Джейкоб и почему он стал грубо обращаться со мной.
