– Монгольские пираты? Египетская эскадра? Ты серьезно, Китти?!
– Вполне. – В глазах Кейт прыгали озорные бесенята. – Даже если эта дурочка все перепутает, выйдет еще забавнее. Жду не дождусь, когда она решит поразить своими знаниями бедного Роберта.
Мэри хотела сказать, что шутка может получиться слишком жестокой, но в этот момент мисс Фостер и мисс Уэст окликнули ее, напоминая об обещании исполнить еще одну песню, и девушка отправилась к фортепиано, по пути размышляя, что лучше спеть. В голове вертелись известные и любимые многими мелодии, часто звучавшие на подобных собраниях, но, когда Мэри села за инструмент и положила руки на клавиши, ее внезапно посетило озарение и она поняла, что именно будет петь.
На звук ее голоса обернулись все, даже те, кто был увлечен интересной беседой.
– Ночь колышется болью в груди,
И маячит костёр впереди.
Если скажут, что это не страшно, – не верьте…
Жизнь уходит, как влага в песок.
Сорван грубой рукою цветок –
Это я, это я – в двух молитвах от смерти!
56
Несколько лет назад ей попались стихи об Орлеанской Деве, которые так глубоко ее тронули, что она за один вечер написала для них музыку. Мэри ни разу не выступала со своим сочинением, но не потому, что считала его неудачным, а лишь оттого, что боялась расплакаться у всех на виду. Но сейчас ей вдруг стало все равно. Теплой волной поднялась уверенность в том, что так нужно, что так будет правильно.
– Грех не мой, и вина не моя.
Я – не дьявол, а дьявол – не я.
Воспаряет душа, но истерзано тело…
Ночь крадется ко мне сквозь туман.
Пусть навеки запомнит Руан:
Мне шестнадцать, и я умирать не хотела…
Предательская влага затуманила глаза, потекла по щекам. Капли упали на клавиши, пальцы соскользнули и едва сумели взять верную ноту. «Соберись, Мэри-Энн! – приказала она себе. – Как бы ни было трудно, ты обязана пройти этот путь до конца!»
Быть мне песнею новой и легендою новой,
Горстью пепла, растоптанным хлебом.
По дороге терновой,
По дороге терновой
Я уйду из огня прямо в небо…
В зале стояла оглушающая тишина. Мэри убрала руки от клавиш, медленно подняла голову, огляделась… И тут всю ее изнутри окатило жаром: чудо произошло, невозможное желание исполнилось, несбыточная мечта стала явью!
Стейн был здесь и смотрел на нее.
Глава двадцать четвертая
– Хупер!
Бывший пират узнал голос, поэтому из любопытства соизволил повернуться к решетке. Так и есть: явился не дежурный солдат, а этот болван Уиллис со своими бумагами. Соскучился, что ли, за несколько дней?
– Чего надо? – хмуро спросил он и сплюнул на пол. – Лучше бы пожрать принесли.
Кажется, Уиллиса это взбесило. Ишь, разорался, будто его режут:
– Как вы смеете?! Немедленно встаньте и подойдите сюда!
Еще чего, размечтался.
– Я уполномочен сообщить вам, что господин судья принял решение по поводу наказания…
В одно мгновение Хупер поднялся на ноги и оказался возле решетчатой двери. Младший секретарь испуганно ойкнул и шагнул назад.
– Наказания? – хрипло выдохнул Бен. – А что я такого сделал? Насколько мне известно, обвинение в мордобое снято. За разбитую в «Бочке» посуду уплатили мои парни. Что еще вам от меня нужно? Если вы про ту женщину, я ее не убивал!
– Есть свидетели и улики, – холодно проговорил Уиллис, – и других подозреваемых нет. Расследование ничего не дало, а дело закрыть надо. Убита женщина, и в городе ждут, когда мы отыщем виновного.
– А я лучше всех подхожу на роль козла отпущения, так? – оскалился Хупер. Секретарь усмехнулся, и бывший пират, просунув руку за решетку, попытался его схватить: – Ах ты, мешок с дерьмом! Иди сюда, я тебе покажу, кто из нас…
– Но-но, полегче! – осадил его Уиллис, отступая еще на шаг. – Иначе я позову солдат. На будущей неделе вам предъявят обвинение и, если в деле не обнаружится новых улик или подозреваемых, господин судья огласит приговор. За подобные преступления полагается смертная казнь, однако до экзекуции виновных в убийстве выставляют на Королевской площади возле позорного столба – на три дня без еды и воды. Впрочем, если вы во всем публично сознаетесь и продемонстрируете раскаяние, этот срок могут сократить до одного дня. Подумайте, Хупер. Так будет проще и вам, и нам.
– Пошел в …, – огрызнулся заключенный. – И господина судью с собой прихвати!
Уиллис ничего не ответил, только смерил его злобным взглядом и ушел.
«Да и катись ты!»
Хупер в ярости тряхнул проржавевшую решетку.
«За такое четвертуют, не иначе… – так сказал тот человек, Броуди. – А если выживешь у столба – будешь сам умолять, чтобы тебя поскорее казнили».
Дьявол и преисподняя!
– Что же ты, капитан, – с горечью прошептал Бен. – Как же так… Неужели на этот раз ты меня бросил?
Публика рукоплескала ей. Кто-то выкрикивал «браво!», кто-то вслух восхищался ее талантом, дамы всхлипывали, промокая платками глаза, – но для Мэри все это перестало иметь значение. Она смотрела по сторонам, улыбалась, но видела и слышала только одного человека, который почему-то не осмеливался подойти к ней. Тогда девушка вышла из-за инструмента и направилась к нему сама.
– Доктор Норвуд, – проговорила она, делая книксен, – как я рада, что вы оказались здесь! Но каким образом? Я теряюсь в догадках.
– Пусть это останется моей тайной, мисс Айвор, – улыбнулся мужчина, глядя на нее – о, Мэри сразу это почувствовала! – совсем не так, как смотрел прежде. В его глазах, кроме привычного восхищения, отражалось что-то еще, напоминавшее глубокую нежность.
«Я уже не раз пела при нем, но он никогда не выказывал таких чувств, – подумала девушка. – Неужели все дело в песне? Франция… и та, что ушла на небо и уже никогда не вернется… Быть может, я просто напомнила ему о жене?»
Она ощутила укол ревности, и ее улыбка поблекла.
– Вы чудесно выступили, мисс Айвор, – сказал Стейн. – Я давно не слышал такой трогательной мелодии и не встречал исполнителя, который сумел бы настолько правдиво и тонко передать всю глубину трагедии голосом, взглядом, сердцем… У вас незаурядный талант, и, позволю предположить, что вы могли бы блистать на сцене.
– В самом деле?
