С разных сторон, но приблизительно одновременно они добрались до дома. Пар от дыхания клубился вокруг Блум, пока она снимала лыжи.
– Ничего себе, – сказал Бергер.
– Надо же было чем-то заниматься, пока я ждала тебя, – выдохнула Блум. – Спутник не способен различить лыжню.
– И я ее вчера не видел.
– Ты видишь не все, что имеет отношение ко мне.
– Я очень хорошо это знаю, – сказал Бергер и попытался не вложить в эту фразу никакого подтекста.
Блум открыла маленькую дверцу рядом с главным входом. За ней оказалась маленькая комнатка, которая, судя по всему, предназначалась только для лыж.
– У тебя есть такая же, – сказала Блум, закрыла дверцу и открыла дверь в дом.
– С лыжами или без? – спросил Бергер.
– С лыжами, – ответила Блум, улыбнувшись, и вошла в свою лачугу.
Компьютер оказался включен, на мониторе крутились причудливые узоры в качестве заставки. Бергер отметил, что компьютер подключен к спутниковому телефону Ди.
– Ты катаешься на лыжах, – констатировал Бергер. – Стало быть, с головой все в порядке?
Блум погладила себя по белой спортивной шапке.
– Я немного боялась перелома черепа. Трещин в кости.
– И в ответ на этот страх ты отправилась в пустыню на лыжах? А если бы ты потеряла сознание? Ты бы замерзла до смерти. В половине одиннадцатого спутник передал бы изображение твоего лежащего в снегу тела, если бы раньше не случилось ничего другого.
– Мне надо было подвигаться, – ответила Блум синими губами.
Бергер покачал головой, указал на компьютер и сказал, прощупывая почву:
– Ди велела нам держаться подальше от этого дела.
Блум не ответила, сняла толстую лыжную перчатку и провела потным пальцем по тачпаду. Вместо кружащихся узоров на экране появился человек. Это была Йессика Юнссон.
Было такое чувство, что они оказались лицом к лицу с мертвецом.
Однако с момента, когда они действительно сидели с ней лицом к лицу, прошло меньше суток. Только тогда она была живее некуда. И выражение лица было точь-в-точь такое. Неожиданно острый, но бегающий взгляд, намек на улыбку в уголках губ. И вместе с тем упрямство и нежелание отступить хотя бы на шаг.
– Я вижу огромные пропуски в биографии Йессики Юнссон, – сказала Блум, скинула с себя белую куртку и села перед монитором.
Бергер взял оставшийся стул и уселся рядом. Перед глазами мелькали какие-то данные.
– Родилась в тысяча девятьсот восьмидесятом, – сказал Блум, показав на экран. – Детство в Рогсведе внешне выглядит вполне нормальным. Вообще никакой информации в полицейском архиве. Гимназия с медицинским уклоном, учеба на медсестру. Летняя работа в больницах во время учебы. Что-то вроде ночной сиделки в психлечебницах и домах престарелых.
– То есть до двадцати пяти лет никаких пропусков?
– Год в США, когда ей было восемнадцать-девятнадцать. Непонятно где и что. Но это был обычный год на раздумья, по возвращении она начала учиться на медсестру. Потом проработала несколько лет в больнице святого Георгия, в каком-то бассейне или типа того. Кроме того, у нас есть информация об одном случае, которую я нарыла, пока ты изображал Спящую красавицу.
– Сомневаюсь, что даже моя мама так бы меня назвала, – пробурчал Бергер. – Что за случай?
– Его не было в материалах, которыми нас снабдила Росенквист. Мне пришлось пойти другим путем. В двадцать пять лет Йессика Юнссон встречает, что называется, «не того парня». Его зовут Эдди Карлссон и он, кажется, самый настоящий, просто-таки стопроцентный наркоман и стопроцентный психопат. Это все происходит десять лет назад. Она заявляет в полицию, что он ее избивает. Ему запрещают к ней приближаться. Зафиксировано еще несколько инцидентов. Поступает заявление об изнасиловании, и полиция Сёдерурта выезжает, чтобы задержать Эдди Карлссона. И потом тишина.
– Тишина?
– На Эдди Карлссона в полиции есть дело, в котором его жизнь отслеживается до района Муры, но в данном случае десять лет назад он не сел. Он просто исчез. Последнее, что о нем говорится: вероятно, он бежал за границу с поддельными документами.
– Предположу, что именно тогда появляются пробелы в биографии Йессики Юнссон.
– Да, – подтвердила Блум. – Классический пример программы по защите свидетелей.
– Но впоследствии она вернулась к своему настоящему имени? Это должно означать, что Эдди Карлссон умер и она, наконец, решилась вернуться к своей прежней жизни. Значит, Эдди Карлссон не может быть человеком с поленом. Она не могла бояться его, сбежав в Порьюс и поселившись изолированно в одиноко стоящем доме в Лапландии.
Блум посмотрела на него какое-то время, нахмурив брови. Потом произнесла:
– Отрадно видеть, что ты снова в строю.
– Никто из нас не в строю, – гаркнул Бергер. – После этого чертова подвала. Как мы могли не преду-смотреть этого? Как мы могли пойти туда совершенно неподготовленными?
– Тебе не приходило в голову, что это твоя Дезире Росенквист виновата в том, что мы были не готовы? Что она нас настроила на неготовность?
На сей раз Бергер не нашелся, что ответить. Он уставился на Блум.
– Что ты имеешь в виду? – выдавил он из себя в конце концов.
– За нами охотится СЭПО, – ответила Блум. – Мы вполне можем предположить, что с их стороны будут использованы какие-нибудь не совсем банальные стратегии. Если бы наше задание сформулировали нейтрально, не внушая нам, что Йессика просто ненормальная, мы бы, вероятно, больше насторожились, идя в подвал?
– Но если бы Ди работала на СЭПО, мы бы никогда не получили этого задания. Нас бы просто забрали в Квикйокке. Ди бы даже туда не приехала, прислали бы только чертова Кента и чертова Роя.
– Вернемся к Эдди Карлссону, – сказала Блум, проведя пальцем по тачпаду. – Ты угадал, Эдди Карлссон мертв. Он умер от передозировки четыре года назад, никто даже не знал, что он вернулся в Швецию. Судя по всему, из Таиланда.
– И сразу после этого снова появляется Йессика Юнссон?
– Да, и ее прежний личный идентификационный номер. Однако же, никаких доходов. Она уже нигде не работала, когда мы с ней встретились, и я не вполне понимаю, как она могла себя обеспечивать. Не вижу никаких пособий, ни социального пособия, ни по безработице. Кажется, первый раз она засветилась под своим старым личным номером на покупке дома. За наличные.
– В Порьюсе? – воскликнул Бергер.
– Да.
– В тот момент, когда опасность исчезает, она замыкается в изоляции? Нет ли в этом внутреннего парадокса?
– Может быть, она говорила правду, – предположила Блум. – Возможно, она действительно хотела спрятаться от «людей в целом».
