Тут он принимается рыться в ящике стола и достает что-то черное. Предмет сделан из трикотажа, наблюдатель кладет его на стол. Только сейчас становится понятно, что это носок.
Черный носок.
На столе перед наблюдателем лежит пистолет марки Sig Sauer P226. Рука в кожаной перчатке вертит его; это похоже на собственную версию игры «Правда или действие». Пистолет, наконец, останавливается, дуло оказывается направлено прямо на грудную клетку наблюдателя. Он всегда выбирает действие, ибо правда слишком сложна, особенно правда о болезни.
Профанация.
Правая рука пишет: «14:24: После нескольких часов, проведенных в доме ♀, начались гигиенические процедуры. ♂ помогает ♀. Никаких видимых результатов близости». Наблюдатель решает удовольствоваться этим. Это его задание.
Одно из его заданий.
18
Суббота, 21 ноября, 14:24
Крупный, одетый в белое мужчина как в замедленной съемке двигался по своему явно ограниченному помещению; голубовато-сиреневый свет делал его похожим на одинокую бойцовую рыбку в аквариуме. В обычной ситуации его движения вызвали бы ее интерес; теперь же она думала только о футбольном матче, первый удар в котором назначен на три часа. Футбольный матч между девчачьими командами. Вообще-то была суббота.
Из здания полиции ей сначала надо будет поехать домой, вбежать в таунхаус в Скугосе, схватить уже, хочется надеяться, одетую Люкке и помчаться прямиком на стадион «Нюторпс Моссе», где девятилетние девочки из футбольного клуба «Скугос-Тронгсунд» должны будут встретиться со своим местным конкурентом, футбольным клубом «Боо».
Но она вместо этого стояла в тесной лаборатории и наблюдала за странной хореографией.
– Это было в стене, – сказал Робин, возвышаясь над чем-то, лежащим на столе, казавшемся совершенно стерильным.
– Это? – спросила Ди и поправила всегда одинаково неудобное белое одеяние. – А почему это не в Линчёпинге?
Национальный экспертно-криминалистический центр, или НЭКЦ, когда-то носивший название Государственная криминалистическая лаборатория, или ГКЛ, по-прежнему имел свою штаб-квартиру в Линчёпинге, но был филиал и в Стокгольме, в центральном здании полиции.
Робин взглянул на Ди и с оскорбленным видом произнес:
– Вообще-то, сегодня суббота.
Даже не пытаясь понять эту фразу, Ди задала следующий вопрос:
– И что же это?
Робин выпрямил спину.
– Видимо, это можно назвать нитью.
– А почему эта нить была так важна, что мне надо было незамедлительно примчаться?
– Она не была, – ответил Робин и вернулся к невидимой нити. – Во всяком случае, пока. Но я еще не испробовал всех возможностей.
– Ты хочешь, чтобы я задавала вопросы, – констатировала Ди. – Итак, нить была в стене? Следует ли мне предположить, что ты имеешь в виду котельную дома в Порьюсе?
– Это всё, что там осталось. Так что я, в принципе, не могу доказать, что кто-то там жил. Значит, я не могу говорить с Бенне Лундином, самым тугодумным комиссаром в долгой и героической истории шведской полиции.
– С Конни Ландином, – терпеливо исправила Ди. – Почему ты не уверен, можно ли назвать эту нить нитью?
– Потому что она слишком мала. Скорее, это фрагмент нити, волокно. Застряло в грубой бетонной стене, на высоте головы, если довольно высокий мужчина сидел на полу.
У Ди перед глазами замелькал фильм, в котором действовал мужчина в черной маске грабителя, фильм, который она совсем не должна была бы видеть. На долю секунды она забыла о своей новой двойной игре и едва не воскликнула: «Черная?», но успела прикусить язык.
– Какого цвета? – спросила она.
– Белая, – ответил Робин.
Она смотрела на него чуть дольше, чем следовало, потом уточнила:
– А что это за нить?
– Именно поэтому мне надо изучить ее намного подробнее. Совершенно не факт, что я прав, но такой же материал идет на марлевые бинты.
– Бинт? С кровью?
Робин покивал и сказал:
– Вот почему я разговариваю с тобой, а не с Сонни Ланденом. Ответ: нет. Первичный анализ не выявил присутствия крови, но это не означает, что ее там нет. Нам надо будет дойти до молекулярного уровня, для этого мне пришлось прийти сюда.
– И вызвать меня? Чтобы сказать, что вы не нашли крови?
– Как я уже сказал, я позвал тебя не за этим. А из-за вот этого.
Робин поднял маленький пластиковый пакетик, который казался таким же пустым, как и стол перед ним. Ди подошла ближе и рассмотрела содержимое. Голубовато-сиреневый свет отражался от крошечного предмета.
– Тут нам немного повезло, – сказал Робин, покачивая пакетиком.
– Это от автомобиля?
Робин кивнул.
– Содранный лак с машины, на которой бежал преступник. Тебе знаком термин винилография?
– Думаю, что нет, – ответила Ди.
– Автомобиль оклеивают тонкой виниловой пленкой, которая может быть всевозможных цветов. Среди фрагментов в этом пакетике есть голубая пленка бренда Oracal 970 Premium, цвет которой был идентифицирован как Fjord Blue. Кроме того, мы нашли следы оригинального лака бледно-желтого оттенка, который мы пока не опознали, это надо делать с помощью химического анализа, и на него потребуется больше времени.
– Бледно-желтая машина, которую целиком покрыли голубой виниловой пленкой?
– Если это проделали законно и зарегистрировали, амбициозному, работающему по субботам полицейскому не составит труда выяснить, что это за автомобиль, – сказал Робин и вернулся к изучению невидимой нити. Согнувшись над столом, он добавил: – Не стой здесь и не отнимай у меня время.
Ди какое-то время смотрела на пухлого шефа криминалистов, потом сказала:
– Спасибо, Робин.
Не оборачиваясь, он ответил:
– Документы лежат в папке у выхода.
Планы на остаток субботы начали странно меняться. Ди сняла с себя лабораторную одежду, бегом спустилась в гараж и выехала в унылый туман европейского ноября, под непрекращающийся проливной дождь – они так мало напоминали ей норландскую глушь, куда она зачастила в последнее время. Выжимая педаль газа сильнее, чем стоило бы, Ди поняла, что ей не хватает тамошнего чистого и сурового воздуха. Может быть, особенно потому, что из тумана все время проступали предметы. Из-под черной вязаной маски виднелись не только светло-голубые глаза, но и микроскопический фрагмент белой нити со следами крови. Голубой фургон класса Volkswagen Caddy, выезжая задом из гаража, получил бледно-желтую царапину сбоку. И когда Люкке впервые в своей девятилетней жизни забила головой гол, который вывел ее команду вперед, Ди возликовала как минимум на две секунды позже, чем следовало. И эти секунды отразились в глазах дочери. Ди заметила разочарование и вспомнила собственное бездонное горе, когда папа Росенквист не пришел на танцевальный конкурс.
