Молчание продлилось так долго, что в эту ясность что-то попало, как песчинка под контактную линзу. Взгляд замутился, что-то саднило, жгло. Что-то связанное с именем Рейне Даниэльссона…
– Откуда тебе, черт возьми, это известно? – спросил наконец Бергер с другой стороны полярного круга.
– Правильный вопрос звучит так: откуда, черт возьми, это известно тебе?
– Мы отправили на анализ кусочки кожи из Арьеплуга.
– Вы «отправили на анализ кусочки кожи»? Как, черт побери? Вы решили наследить? Чтобы потом на меня вышли и оторвали мне голову?
– Все было неофициально, – успокоил ее Бергер. – Ты в безопасности.
– Ты меня очень успокоил.
– Откуда у тебя его имя?
– В котельной в Порьюсе нашлась нитка. Белая нитка, не черная, как в маске. Это оказался бинт, и на нем Робин нашел кровь. Нитка застряла в стене на высоте головы, если человек ростом метр восемьдесят пять сидел на полу. Возможно, ваш «Сэм Бергер» получил травмы головы в пансионате?
– Лица, – уточнил Бергер. – Говорят, он на бегу столкнулся с автобусом.
– Очень похоже на высокоинтеллектуального серийного убийцу.
– Он бывает высокоинтеллектуальным только во время приступов. Остальное время он, похоже, проводит в психушках, думая, что он это кто-то другой.
– Вы должны всегда присылать мне все, что узнали, – сказала Ди. – Мы сможем работать, только если будем координировать абсолютно все наши действия.
– У нас есть запись разговора с главным врачом Якобом Стенбумом. Я тебе пришлю файл. И еще у нас есть кое-какая новая информация о прошлом Йессики Юнссон. Например, она никак не могла быть беременной, когда ее убили. А ты можешь помочь нам найти ее фото?
– Я попытаюсь, – ответила Ди и обратила внимание, что собачники мирно бредут обратно к лесу.
Люкке сидела на камне и вела переписку в чате уже совсем открыто, явно протестуя таким образом против постоянных разговоров матери по телефону.
– Ты что-то разузнала об этом Рейне Даниэльссоне? – спросил Бергер.
– Я только что узнала его имя. Но…
– Мы тоже. Но…
– Я еще не успела обдумать это, но что-то тут странно.
– Я знаю, – сказал Бергер и положил трубку. Потом повернулся к Блум и повторил: – Что-то тут странно.
Она с сомнением покривилась и вернулась к компьютеру. Бергер видел, как бегущий по экрану текст отражается в ее глазах. Блум покачала головой.
– Не нахожу никакого Рейне Даниэльссона, – сказала она. – Простой поиск ничего не дает. Вероятно, это означает, что он, к примеру, не платит налогов в Швеции.
– А тот, кто не платит налогов в Швеции, либо имеет несколько крейсерских яхт в Монако, либо никакого дохода вообще.
– Давай отбросим владельцев яхт. Почему у человека вообще нет дохода?
– Потому что он социально неблагополучен, не имеет жилья? Или…
– Да?
– О, чтоб его! – заорал Бергер, кинувшись к высоким стопкам бумаг рядом с компьютером. Он выхватил толстую папку с делом Хелены Граден и исступленно начал перелистывать документы.
Блум понаблюдала за его лихорадочными действиями и неуверенно сказала:
– Мне кажется, ты это произнес, когда я принимала душ. Ты наговорил уйму имен вместо того, чтобы протянуть мне теплую воду. Мы обсуждали названия хуторов в Даларне.
Бергер недоверчиво покачал головой и указал на папку.
– Похоже, что так, – ответил он. – Рейне Даниэльссон, один из товарищей по несчастью Карла Хедблума, жил в том же пансионате в Орсе. Это какой-то кошмар.
Блум потерла уголки глаз и сказала:
– Рейне построил хижину. Рейне захватил и убил Хелену и Расмуса Граденов. Рейне продержал их в плену почти двое суток и тем не менее контролировал себя в пансионате. Рейне удалось удалить в хижине и с тел жертв все следы ДНК. Рейне оставил там ДНК Карла Хедблума. Невозможно поверить, что Рейне был в том приюте совершенно заурядным пациентом.
– Мы допрашивали его, – сказал Бергер и почувствовал, что бледнеет.
– «Мы»? Ты лично?
– Я лично, – подтвердил Бергер. – И Ди лично. Мы оба лично.
Он взял телефон и набрал хорошо знакомый номер. Ответили практически моментально.
– Орса, – отрезала Ди. – Ведь Орса же, да?
– Да, – сказал Бергер. – Мы допрашивали его, ты и я допрашивали его во временной штаб-квартире полиции в Орсе, в отеле, если ты помнишь. В деле написано, что это было так, но я не стал бы утверждать, что я это помню. А ты?
– Их было так много, через нас прошел огромный поток людей. Может быть, однако…
– Нет, не могу ничего припомнить.
– Ты никогда не умел обращаться с прошлым, – сказала Ди. – Мне кажется, я помню очень высокого и нескладного парня, он вполне мог иметь рост метр восемьдесят пять и сорок пятый размер обуви. Кроме того, ему могло быть около двадцати шести, это соответствует году рождения в идентификационном номере. Но что я могу вспомнить о допросе? Черт его знает. Мне надо поразмыслить. Я перезвоню.
– У меня перед глазами распечатка. Созвонимся, когда я прочитаю, а ты поразмыслишь.
– Я, наверное, буду дома где-то через полчаса. Здесь на пляже начинает темнеть. Мы играли в классики.
– Давай быстрее доигрывай. Тебе надо быть в здании полиции в пять.
– Это еще почему?
– И к сожалению, тебе надо взять с собой пять тысяч наличными.
– Во что ты намерен втянуть меня на этот раз?
– Робертссон, – ответил Бергер. – В полицейском архиве. Ты должна забрать у него видеозапись допросов.
Ди очень глубоко вздохнула.
– И еще одно, – добавил Бергер. – Мне это только что пришло в голову.
– Ну?
– Если я произвел на Рейне Даниэльссона такое большое впечатление, что восемь лет спустя в один из периодов обострения заболевания он назвался Сэмом Бергером, то существует вероятность, что он помнит и тебя, Ди. Мы не должны забывать, что письмо было послано лично тебе.
Ди помолчала, потом спросила:
– Что ты хочешь этим сказать, Сэм?
– Только одно. Будь осторожна.
– Я могу за себя постоять, – ответила Ди и положила трубку.
Она перевела взгляд на Люкке. Неохотно научившись прыгать в классики на песчаном берегу, она вернулась к своему камню. В слишком уж быстро спускающейся темноте лицо Люкке светилось слегка голубоватым светом, подсвеченное мобильным телефоном, где вовсю шла переписка в чате. На гладкую, темную поверхность залива падали лучи стремительно заходящего солнца, розовая пелена предвещала наступление темноты. Собаки и их хозяева уже ушли, мать и дочь остались одни в густеющих сумерках. Странно одни. Не доносилось ни звука, стояла абсолютная тишина. Розовая пелена над водой становилась все тоньше, ее постепенно сменяла темнота.
