Они вернулись назад, обойдя вокруг дома. Остановились, тяжело дыша. Блум внимательно посмотрела на снег рядом со следами неуклюжих шагов Бергера. Подошла поближе, села на корточки.
Когда Блум показала дулом пистолета на снег, Бергер ничего там не увидел. Подойдя поближе, тоже сел на корточки.
И тогда он увидел следы. Маленькие кружочки, внутри которых виднелись кружочки еще меньше, как будто на снегу были нарисованы цветы.
– Песец, – сказала Блум. – Они почти невидимы благодаря белой шкуре.
Бергер не мог вымолвить ни слова. Он стоял и смотрел вдаль.
С совершенно отсутствующим видом.
Вернувшись в дом, они попытались сосредоточиться. Внутри в воздухе разливалось живительное тепло.
Вдруг из компьютера донесся сигнал вызова, настойчивое бренчание. Взгляд Блум изменился, в нем засветилось понимание. А на экране появилась пожилая женщина.
– Я ведь сказала, что умею пользоваться Скайпом, – сказала Лаура Энокссон.
Бергер сел рядом с Блум, но так, чтобы не попасть в объектив видеокамеры. Он чувствовал, что его трясет.
– Я ни секунды не сомневалась, – сказала Блум, стуча зубами, но стараясь унять дрожь. – Спасибо, что перезвонили, Лаура. У меня к вам еще пара вопросов.
– Я так и поняла. Задавайте.
Бергер увидел, что Блум на мгновение закрыла глаза; судя по всему, это значило, что она старается привести в порядок спутанные мысли, обдумывает. Обдумывает тщательно. И быстро.
– Что вы знаете о прошлом Йессики Юнссон? – задала она вопрос, обращаясь к экрану.
– Немногое, – ответила Лаура Энокссон. – Единственный ребенок в семье из Рогсведа. Мы никогда не говорили о ее родителях, но я заметила, что это была болезненная тема.
– Лет в восемнадцать-девятнадцать она провела год в США, – сказала Блум.
– Об этой поездке она тоже ничего не рассказывала.
– Совсем ничего? Вы ведь проводили с ней много времени после того, как ее избил Эдди Карлссон, наверняка часто оставались наедине и беседовали с глазу на глаз. Это были очень тяжелые для нее дни.
– Да, это так, – подтвердила Энокссон. – Малышка Йессика. Бедная девочка. Иногда мне казалось, что ей пришлось столкнуться со всем злом, царящим в патриархальном обществе. Это немало.
– Она была озлобленной?
– Скорее, собранной. Как будто ждала подходящего момента.
– Ждала подходящего момента?
– Я не могу этого как следует объяснить, – задумчиво протянула Энокссон. – Она все повернула внутрь, словно накапливая что-то в себе. Об этом наверняка больше известно Эббе.
– Эббе?
– Вы ведь, конечно, говорили с Эббой? Тетей Йессики, из Елливаре.
– Нет, мы не знаем никакой тети из Елливаре.
– Ее зовут Эбба Хульт, – уверенно сказала Лаура Энокссон.
* * *
Огонь в камине отбрасывал колдовские отсветы на гостиную в маленькой однокомнатной квартире. За окном виднелся белый силуэт подсвеченной Елливарской церкви. На столике перед собеседниками над тремя чашками кофе поднимался пар, и стояло блюдо с семью видами печенья.
Бергер помешал ложечкой кофе и поднял глаза на женщину. Хотя ей было за шестьдесят и волосы уже поседели, лицо ее напоминало Йессику Юнссон. Не в последнюю очередь благодаря ясному, но блуждающему взгляду на строгом лице.
– Итак, Эбба, – начал Бергер. – Расскажите о ваших с Йессикой отношениях.
– Она была моей племянницей, – сказала Эбба Хульт. – Но что касается настоящего времени, то я знала о ней только то, что она живет в Порьюсе. И вот узнала, что там произошло.
– Но она ведь росла здесь, в Рогсведе, живя у вас?
– Да, с восьми лет до восемнадцати.
– А почему не у родителей?
Эбба Хульт поморщилась и отпила немного кофе.
– Угощайтесь печеньем, – сказала она, подкрепив слова жестом в сторону переполненного блюда. – У меня редко бывают гости.
– Спасибо, – поблагодарил Бергер и взял одно печенье. Было заметно, что оно много лет пролежало в морозилке.
Эбба Хульт кивнула и продолжила:
– Мы с моей сестрой Эвой вместе переехали в Стокгольм, чтобы там учиться. Это, должно быть, случилось в тысяча девятьсот семьдесят третьем году. Она стала воспитательницей, а я логопедом. Она познакомилась с Уве Юнссоном, и они поженились в семьдесят восьмом. Через два года у них родилась Йессика.
– Вы так и не вышли замуж, Эбба?
– Честно говоря, я предпочитаю женское общество, – ответила Эбба Хульт и слегка улыбнулась. – Особенно если альтернативой является какой-нибудь Уве Юнссон.
– Значит, вам не очень нравился муж вашей сестры Эвы?
Хульт развела руками.
– Собственно говоря, ничего плохого об Уве сказать нельзя. Он был очень умен, занимался какими-то научными исследованиями. Но он всегда как будто отсутствовал. Например, мне кажется, что он очень мало общался с дочерью. А потом, когда случилось это несчастье, он вообще уехал, да еще и как можно дальше отсюда. Нашел какую-то работу в университете в Данидине.
– А где это?
– В южной части Новой Зеландии, – криво усмехнувшись, ответила Эбба. – То есть буквально так далеко, что дальше некуда.
– Эбба, вы не могли бы рассказать о несчастье?
Эбба Хульт сначала долго кивала, потом покачала головой.
– Поначалу все шло хорошо, – наконец заговорила она. – И все показатели были в норме. Спустя восемь лет после рождения Йессики у нее должен был появиться братик. Эва была безумно счастлива, они так долго этого хотели. Что об этом думал Уве, конечно, оставалось загадкой. Я никогда не заговаривала об этом с Йессикой, но ничто не указывало на то, что ей это не нравилось.
– И что же произошло?
– Внезапное кровотечение из-за отслойки плаценты, так, кажется, это называется. Эва была дома одна и не смогла добраться до телефона. Ее обнаружила Йессика. Ей было восемь лет, у нее был свой ключ, и когда она пришла из школы, она нашла мертвую маму и мертвого нерожденного брата в луже крови. Я взяла на себя заботы о ней, Уве сбежал в Данидин, даже, по-моему, не попрощавшись с дочерью. Очень скоро я получила над ней опеку.
Бергер и Блум переглянулись. Блум закрыла глаза и кивнула, Бергер продолжил задавать вопросы:
– Как на это отреагировала Йессика? Вероятно, с ней работал детский психиатр?
– Да, разумеется. Она год-другой ходила к врачу. Со мной она вела себя удивительно спокойно.
– А что потом? Вы опекали ее десять лет…
– Она была тихой. Даже в подростковые годы вела себя очень рассудительно. Но при этом сохраняла дистанцию. Она все больше отдалялась от меня, а потом вдруг в день своего восемнадцатилетия сказала, что поедет в США. Она стала совершеннолетней, я не могла ничего на это возразить. Кроме того, я и сама начала подумывать о возвращении в Елливаре.
