После нашего разговора о новой встрече не приходилось и думать, но меня окатывает огромная волна облегчения, и я, не помня себя, спешу по размашистым следам, оставленным Бо на песке, и взбегаю наверх.
– Как ты? – спрашивает Патрик.
– Нормально.
Мы словно незнакомцы, ходящие в разговоре вокруг да около.
– Я оставлял сообщения.
– Да, я видела.
Я не ответила ни на одно. Сперва прослушивала, но мне было невыносимо сознавать, как я поступила с Патриком, поэтому остальные я сразу стирала. В конце концов я просто выключила телефон.
– Дженна, мне тебя не хватает.
Мне было понятней и легче иметь дело с разгневанным Патриком, но сейчас он говорит тихо, просительно, и я чувствую, что моя решимость дает трещину. Я разворачиваюсь и иду в направлении коттеджа.
– Тебе не следовало сюда приезжать, – бросаю я, сопротивляясь искушению оглядеться и проверить, не следят ли за нами. Меня повергает в ужас мысль, что Йен увидит нас вдвоем.
Почувствовав на щеке каплю дождя, я натягиваю капюшон. Патрик широкими шагами нагоняет меня и идет рядом.
– Дженна, поговори со мной. Перестань убегать!
Но я всю жизнь убегаю, когда не могу себя защитить.
Сверкает молния, и дождь начинает лить с такой силой, что у меня даже дух захватывает. Небо сразу темнеет – наши тени исчезают. Бо припадает к земле, прижав уши. Мы добегаем до коттеджа, и я справляюсь с замком в тот момент, когда над головой раздается удар грома. Бо прошмыгивает между нашими ногами и стрелой летит на второй этаж. Я зову его, но он не показывается.
– Пойду взгляну, как он. – Патрик поднимается по ступеням, а я задвигаю засов и тоже иду наверх. Патрик сидит на полу спальни с дрожащим Бо на руках. – Все собаки одинаковы, – говорит он, чуть улыбнувшись. – И нервные пудели, и брутальные мастифы терпеть не могут гром и фейерверки.
Я опускаюсь на колени и глажу Бо по голове. Пес тихо скулит.
– Что это? – спрашивает Патрик. Моя деревянная шкатулка выглядывает из-под кровати.
– Это мое, – резко говорю я и пинком отправляю шкатулку подальше.
Глаза Патрика расширяются, но он ничего не произносит, неловко поднимается и несет Бо вниз.
– Если включить радио, собака быстрее успокоится, – сообщает он мне тоном ветеринара клиенту. Не то в силу привычки, не то он наконец решил: хватит – значит, хватит. Но когда он сажает Бо на диван, накрывает одеялом и погромче включает «Классик ФМ», чтобы хоть отчасти заглушить раскаты грома, то говорит снова, уже мягче: – Я его не брошу.
Я прикусываю губу.
– Ты его здесь оставь, когда уедешь, – продолжает он. – Необязательно со мной встречаться или звонить, просто оставь его здесь, а я приду и заберу, и он будет жить у меня, пока ты… – Он делает паузу. – Пока тебя не будет.
– Меня может не быть несколько лет. – На последних словах мой голос дрожит.
– Давай не будем забегать вперед. – Патрик наклоняется и касается губами моего лба.
Я отдаю ему запасной ключ из ящика на кухне, и Патрик уходит, не прибавив ни слова. Я сдерживаю слезы, зная, что не имею права на слабость. Я сама так решила, и, как бы больно ни было, иначе нельзя. Но сердце все равно радостно трепещет, когда пять минут спустя в дверь стучат. Патрик за чем-то вернулся!
Я распахиваю дверь.
– Освобождайте коттедж, – с порога говорит Йестин.
– Что?! – Я хватаюсь за стену, чтобы удержаться на ногах. – Но почему?
Не глядя мне в глаза, он нагибается почесать Бо за ушами и потрепать за мордочку.
– Чтоб к утру духу вашего не было.
– Йестин, я же не имею права! Вы ведь знаете, что происходит. Меня оставили на свободе до суда с четким условием – чтобы я не меняла адрес!
– Не моя проблема. – Йестин наконец глядит мне в лицо, и я вижу, что он совсем не рад своей миссии. Подбородок у него квадратный, напряженный, но в глазах стоит боль. Он качает головой: – Слушайте, Дженна, в Пенфаче знают, что вас арестовали за сбитого мальчишку и что вы здесь живете только потому, что я сдал вам коттедж. Для них это все равно, как если бы я сам за рулем сидел. Этим дело не кончится. – Он показывает на граффити (несмотря на все мои усилия, надпись еще читается). – Собачье дерьмо в щель для газет, петарды, бензин – в газетах о таком все время пишут.
– Йестин, мне некуда идти, – упрашиваю я, но и этот довод не действует.
– Деревенский магазин отказался принимать у меня товар, – буркает он. – Так им, видишь ли, гнусно, что я даю убийце крышу над головой.
У меня перехватывает дыхание.
– А сегодня утром они отказались обслуживать Глинис. Одно дело я, но когда они взъелись на мою жену…
– Всего несколько дней, Йестин, – умоляю я. – Через две недели я предстану перед судом и после этого уже сюда не вернусь. Пожалуйста, разрешите мне остаться до тех пор!
Йестин сует руки в карманы и смотрит куда-то в море. Я жду, зная, что больше ничем не могу заставить его передумать.
– Две недели, – наконец отвечает он. – Но ни на день больше. И если у вас есть хоть капля здравого смысла, держитесь от деревни подальше.
Глава 41
Ты торчала в своей мастерской целыми днями и норовила улизнуть туда и вечером, если я не говорил тебе остаться. Тебе будто было все равно, как напряженно я работаю и как мне хочется немного отдыха и дружеской компании по вечерам, чтобы кто-нибудь поинтересовался моими делами. Ты, как мышь, шмыгала в свой сарай, едва выдавалась возможность. Каким-то образом ты стала довольно известным местным скульпторам – не за твои тошнотворные горшки, а за статуэтки едва восьми дюймов в высоту. Мне они не нравились – искаженные лица и непропорциональные конечности, но, видимо, на рынке существовал спрос на подобные причуды, и ты еле успевала справляться с наплывом заказов.
– Я купил диск, сегодня посмотрим, – сказал я, когда в субботу утром ты вошла на кухню заварить кофе.
– Ладно.
Ты не спросила, какой фильм, а я не знал. Я собирался выйти попозже и выбрать диск.
В ожидании, пока закипит чайник, ты прислонилась к столешнице, заложив большие пальцы в карманы джинсов. Волосы у тебя были заправлены за уши, и я разглядел ссадину на щеке. Ты перехватила мой взгляд и выправила пряди, прикрыв щеку.
– Хочешь кофе? – спросила ты.
– Да, спасибо. – Ты налила воды в две кружки, но насыпала кофе только в одну. – А ты разве не будешь?
– Я скверно себя чувствую. – Ты отрезала ломтик лимона и бросила в кружку. – Мне уже несколько дней как-то не очень.
– Дорогая, что ж ты не сказала! Присядь. – Я подвинул для тебя стул, но ты покачала головой.
