Нет, если кто и был самым настоящим вонючкой, – так это милые кошкинскому сердцу Палкина с Чумаченкой. Палкина, несмотря на весь свой евроатлантический интеллектуализм, никогда не мыла рук ни после туалета, ни до него. А Чумаченко, несмотря на Д. Аронофски
[1] и гори, Голливуд, гори! благоухала потными подмышками. И вот с этими монструозными дамочками Рыба-Молот был вынужден делить соседние кресла в Доме кино, куда Кошкина с завидным постоянством таскала его на арт-хаусную блевотину.
Вылазки в ДК назывались «культурологическим ликбезом» и опускали Рыбу на приличную сумму: за посиделки в местном кинематографическом буфете неизменно расплачивался «жлоб» и «недотыкомка».
– А что же ты хотел, рыбѐц мой золотой, – увещевала мужа Кошкина. – Ты ведь среди нас единственный мужчинка. Тебе и платить.
– Ну, не знаю – единственный ли… Водку твои стервы хлещут так, что призадумаешься, – кто из нас больше мужик.
– Подумаешь, выпили рюмочку-другую для поднятия тонуса. А ты и напрягся не по-детски.
– «Рюмочку-другую», как же! Они по пол-литра на рыло выжирают в один присест.
– Будь великодушен к женским слабостям, и тебе зачтется.
– Где это мне зачтется?
– На том свете. Реинкарнируешься в арабского шейха.
– Была охота…
– Тогда в чемпиона Формулы‐1. Хочешь быть чемпионом?
– Хочу пореже видеть твоих барракуд. Это возможно?..
Просьба не выглядела запредельной, более того, она была вполне законной, – но Кошкина почему-то воспринимала ее в штыки. Чего только не выслушивал Рыба в такие моменты! – что он черствый, косноязычный, малообразованный и, вместо того чтобы расти над собой, предпочитает тихо разлагаться в собственном невежестве.
А это – чудовищно! Фу, мерзость!..
Далее следовал пассаж о том, что если уж судьба послала Рыбе-Молоту умниц, интеллектуалок и просветительниц, то он должен воспользоваться этим шансом на всю катушку, а не кочевряжиться. Не выдрючиваться. Не выделываться, как вошь на гребне.
Воображение у Рыбы было не так чтоб очень богатым и перенасыщенным образами – оттого и выделывающуюся на гребне вошь он представлял в виде сильно уменьшенного в размерах Валерия Леонтьева (иногда – Валерия Сюткина с саксофоном, иногда – Валерия Меладзе с подтанцовкой). Забыть об этих деятелях шоубиза не давала и сама Кошкина. Отправляясь с Рыбой на встречу с фуриями, она наставляла мужа:
– Помнишь, что надо держать рот на замке относительно… сам знаешь кого?
– Угу.
– А про кого можно говорить?
– Про Ива Монтана.
– Еще про кого?
– Про Жака Бреля.
– Еще про кого?
– Про Жоржа… э… как его там…
– Про Жоржа Брассенса, неуч! Повтори три раза!
– Жорж Брассенс, Жорж Брассенс, Жорж Брассенс.
– Смотри не перепутай! А как называется моя любимая песня у Ива Монтана?
– Э-э… «Ля бисиклетте».
На самом деле у Кошкиной было три любимых песни, и все они не имели никакого отношения к французскому шансону: про дельтаплан, про девушек из высшего общества, которым «трудно избежать одиночества». И про часики, где безыскусное «тик-так» рифмовалось с еще более безыскусным «люби просто так». Но заикнуться про гребаные «Часики» в присутствии Палкиной с Чумаченкой смерти подобно. Сразу получишь черную метку и будешь заклеймен, как инфузория, примитив, квинтэссенция пошлости и светоч дурновкусия. Вот Кошкиной и приходилось тщательно скрывать свое истинное лицо – не хуже шпиона, работающего под прикрытием. Зачем ей это нужно и зачем вообще нужны встречи с людьми, с которыми ты не можешь быть самим собой, Рыба-Молот так и не понял. А Кошкина не удосужилась объяснить. Вернее, она честно пыталась это сделать, но логику жены Рыба все равно не постиг.
– Пусть не думают, что я какая-нибудь дура! – вопила она на кухне после возвращения с очередного просмотра очередной кучи дерьма под названием «короткометражное кино Тринидада и Тобаго».
– Никто и не думает, кисонька. – Рыба, как мог, пытался успокоить Кошкину. – Лично я считаю, что ты очень-очень умная.
– А твое мнение вообще никого не волнует, рыбец!..
Это была чистая правда. Достаточно обидная для Рыбы-Молота. Будь он не таким мягким и спокойным по характеру, давно бы поставил вопрос ребром: выбирай, кисонька, – или я, или твои подруги. Причем речь шла не обо всем миллионе кошкинских подруг (женщин, стоящих на разных ступенях интеллектуального развития, но при этом – милых и славных в большинстве своем). Речь шла только об этих двух вырожденках, биче рода человеческого вообще и женского в частности. Но именно они – к большому сожалению Рыбы – имели на Кошкину влияние: тотальное и совершенно иррациональное по сути. Ноги этого влияния, возможно, произрастали из детства и юности Кошкиной: Палкина с Чумаченкой присутствовали и там, сначала в качестве одноклассниц, а затем – однокурсниц по университету. По словам Кошкиной, за ними ухаживали лучшие университетские умы, которые теперь занимают о-го-го какие должности в государственных и бизнес-структурах. Только ш-ш-ш (палец к губам и закатившиеся под веки глаза), упоминать конкретные имена мы не станем!
– Ну и почему никто из этих умов на них не женился? – задавал вполне резонный вопрос Рыба-Молот.
– Потому что… Потому что… – Тут Кошкина набирала в легкие побольше воздуха. – Потому что они неординарные. Незаурядные. Блистательные, вот! И любому мужику сто очков вперед дадут. А мужики этого терпеть не могут. Скажешь, нет?
– Нет, конечно. Взять, к примеру, меня…
– Вот только давай не будем брать тебя, – морщилась Кошкина. – Тоже, сравнил писюн с коробкой передач! Вот если бы ты был Нобелевским лауреатом… Знаменитым писателем похлеще Захер-Мазоха… Этим… как его… лидером мнений… Тогда можно было бы отнестись с уважением к тому, что ты там квакаешь… Нет, лучше молчи, не раздражай меня.
– Я и так молчу, кисонька. Скушаешь оладушков?.. Свеженьких напек.
Кошкина, снедаемая душевными муками, с остервенением набрасывалась на оладьи и была в эти минуты так хороша (горящий взор, лоснящиеся губы, зверский аппетит), что Рыба-Молот сожалел обо всем сразу. Что он – не лауреат Нобелевской премии, не писатель Захер-Мазох, не выдающийся ум, который заседает где-то там, в тропосфере, на перисто-кучевых облаках бизнеса и власти. Тогда две прошмандовки Палкина с Чумаченкой сразу бы заткнулись, а авторитет его жены Кошкиной взмыл бы до небес – во все ту же тропосферу. Или даже – в стратосферу. Или даже – в глубины космоса. И засиял там, затмевая солнце.
У самого Рыбы таких проблем с друзьями не было – по причине отсутствия последних. Имелся, правда, закадычный приятель по армии, Колян Косачёв, но Колян исчез с горизонта лет десять назад. Вроде бы он, спасаясь от свинцовых мерзостей российской жизни, ломанулся в Европу, и не куда-нибудь, а во Францию. И даже поступил в Иностранный легион, чтобы со временем выцыганить себе французское гражданство. Получилось это у него или нет, история умалчивает. Лишь однажды пришла от Коляна пожеванная открытка с изображением львиного прайда на фоне саванны и стершимся, маловразумительным штемпелем. Послание в четыре строки состояло из сплошного ненорматива, так что понять, хорошо ли Коляну, или он, наоборот, загибается, не представлялось возможным. Более-менее адекватной выглядела концовка:
