– Может, уже слишком поздно… Я и так уже все потерял.
В комнате снова повисло молчание. Грирсон с трудом его выдерживал. Когда он снова заговорил, то в глаза Чарльзу старался не смотреть.
– Вы должны покинуть гарнизон к утру. Но думаю, никто не станет возражать, если вы все же немного задержитесь, чтобы попрощаться.
– Это ни к чему, полковник. Лучше отрубить сразу, чем резать по кускам.
– Чарльз…
– Разрешите идти?
Грирсон кивнул, потом молча ответил на салют Чарльза и просто смотрел, как тот идет к двери. Когда дверь закрылась, полковник бессильно опустился на стул и посмотрел на снимок жены на столе:
– Как же я иногда ненавижу этот проклятый мир, Элис!
Снег повалил сильнее. Чарльз собрал свои скудные пожитки и пошел прощаться. Когда караульные отдавали ему честь в ледяной темноте, они казались более почтительными, чем обычно.
В квартирах холостых офицеров Чарльз попрощался с Флойдом Хуком. Флойд был растрепан и небрит. Он вернулся из патрулирования на неделю раньше Чарльза и узнал, что его жена сбежала с кучером курьерской службы Баттерфилда. Да еще и взяла с собой их трехлетнюю дочь. Чарльз слышал, что Долорес Хук в прошлом году пыталась покончить с собой, наглотавшись какой-то дряни. Да, некоторые из армейских жен не выдерживали постоянных тревог и одиночества. Флойд и сам выглядел так, словно готов был сломаться. От него несло пивом. Чарльз потратил минут десять, пытаясь его приободрить, но ничего не вышло.
В квартирах женатых офицеров он попрощался с Айком Барнсом и Ловеттой, которая расплакалась и по-матерински обняла его. Старик, который всегда был не особо разговорчив и никогда не показывал своих чувств, все же несколько раз порывисто сжал руку Чарльза и отвернулся, как будто не мог или не хотел ничего говорить.
Серая Сова спал сидя, скрестив ноги, под навесом за домиком маркитанта. Он был закутан в несколько одеял и накидку из бизоньей шкуры; одно одеяло накрывало голову, как капюшон монаха.
– Ты же умрешь от простуды! – предостерег Чарльз, когда Серая Сова очнулся от дремоты.
– Нет. Я могу выдержать любую погоду, кроме большой снежной бури. Я давно этому научился. – Серая Сова встал, сбросив одеяла и накидку, положил руку Чарльзу на плечо и заглянул ему в глаза. – Я буду по тебе скучать. Ты хороший человек. То, что ты сделал, когда спас пленных, несмотря на свою ненависть, – это хорошо.
В ответ Чарльз лишь устало пожал плечами. Когда проводник задал ему тот же вопрос, что и Грирсон, он сказал:
– Пока я не знаю, что буду делать и куда отправлюсь. Куда-нибудь далеко. Полковник разрешил мне оставить у себя «спенсер» и Дьявола.
– Мы с тобой очень похожи, – сказал Серая Сова. – Оба изгнанники. Я ушел от Настоящих Людей, когда они сбились с пути. – Он замолчал и какое-то время смотрел на косые строчки снега, летящие в темноте. – Как и мой отец, – снова заговорил он, – я взял в жены пленную белую женщину. Я хорошо с ней обращался и очень ее любил. Мы прожили три зимы, а потом, когда я повел молодых воинов за бизоньим стадом на последнюю в том году охоту, какие-то завистливые скво искололи ее острыми палками. Она истекла кровью и умерла, и никто не наказал женщин за их жестокость. Брат женщины, которая подстрекала других, очень злой человек, которого звали Шрам, даже хвалил их и потом постоянно об этом рассказывал. Когда я вернулся и увидел все это, я понял, что Настоящие Люди сбились с нашей дороги слишком далеко и мне уже не вернуть их обратно. Так я и ушел от них навсегда. Но если ты, Чарльз, когда-нибудь собьешься с пути, я тебя выведу в безопасное место, так и знай.
– Спасибо, – едва слышно ответил Чарльз.
Пора было поскорее заканчивать с остальными прощаниями. Все это становилось уже слишком больно.
Он обнял Серую Сову и оставил шайенна у бревенчатой стены под навесом. Пройдя несколько шагов, он оглянулся. В мутном свете фонаря Чарльз увидел, что плечи индейца и накинутое на голову одеяло уже припорошило снегом и он стал похож на какой-то странный куст, засохший до весны.
В такую погоду солдатам Десятого не оставалось ничего другого, кроме как забиться в вонючие переполненные сараи, служившие казармами в форте Харкер. Чарльз зашел за угол сарая, где жили большинство из его отряда. Из-за тонкой дощатой двери, сквозь завывания ночного ветра, доносился голос Маджи.
Зажав под мышкой бизоний плащ и ондатровую шапку с длинными ушами, Чарльз приоткрыл дверь на пару дюймов. В свете масляной лампы он сразу увидел Маджи, стоящего на коленях на грязном полу.
– А теперь, парни, вы видите, что у меня в руке три оловянные кружки, самые обычные, из каких мы пьем каждый день. Сержант Уильямс, вы не могли бы отойти немного назад? Мне нужно больше простора.
Чарльз улыбнулся впервые за долгое время и стал наблюдать, как Маджи взял одну из кружек, быстро взмахнул ею в воздухе и поставил на пол вверх донышком. Потом выстроил рядом и остальные.
– То, что я собираюсь вам показать, ребята, – одна из потрясающих загадок всех времен. В Чикаго кто-то рассказывал мне, что даже в старых египетских пирамидах есть картинки, где нарисован фокусник, делающий такие же трюки с чашками и шариком. Вот шарик. Обычный маленький шарик из пробки.
Он поднял шарик вверх, держа его между указательным и средним пальцем правой руки, потом толкнул его в левую – или сделал вид, что толкнул, – потому что шарик исчез.
– Шем, где шарик?
– Пропал, – ответил Уоллис.
– Куда он делся?
– Не знаю.
– Ладно, продолжим. Шарик пошел погулять. – Картинно взмахнув рукой, Маджи поднял первую кружку: под ней лежал шарик.
Он взял шарик, снова заставил его исчезнуть в руке и появиться под второй кружкой. Чарльз достаточно часто наблюдал за этим фокусом, чтобы понять секрет: шариков было четыре и под каждой кружкой заранее оказывался один из них, когда Маджи проворно ставил их на землю.
Фокусник снова начал игру, но тут Уильямс почувствовал, что от двери дует, поднял руку и потянулся к револьверу:
– Кто там?
Чарльз распахнул дверь и вошел:
– Это всего лишь я, смотрел представление. Я уезжаю, парни. Принес вот плащ и шапку. Продайте их кому-нибудь и положите деньги в общую кассу.
Кто-то пробормотал благодарность, но это и все. Чарльз чувствовал неловкость, солдаты тоже. Они пытались улыбаться, но у них это плохо получалось. Чарльз стоял в кругу черных лиц, надвинув на глаза черную шляпу. На ее полях таял снег. Края его цыганского пончо затвердели от грязи.
Он откашлялся. Последний раз он так нервничал и смущался в тот день, когда в Вест-Пойнте его в первый раз вызвали к доске отвечать урок.
– Я просто хотел сказать… вы хорошие солдаты. Любой офицер… – он снова откашлялся, – почел бы за гордость командовать вами.
