Он постоял над ней, глядя, как вытекает кровь, и оцепенев от сильного напряжения в паху. Потом отшвырнул бритву, заметил оброненную серьгу, поднял ее и, обмакнув в кровь, немного подержал перед глазами, не переставая улыбаться. Через пару минут он выбрался из дома тем же путем, что и пришел.
Джордж отпер парадную дверь. Карета укатила вниз по холму.
Он взбежал по большой лестнице, перепрыгивая через ступеньку и что-то мурлыча под нос. Радостное предвкушение скорой встречи с любимой заставило его напевать уже громче, когда он шагал по коридору верхнего этажа, залитому светом газовых ламп. По крыше громко стучал дождь. Джордж повернул ручку двери в спальню и воскликнул прямо с порога:
– Констанция, я…
Он замолчал, не веря своим глазам. Бросил саквояж и рванулся вперед. Протянул руки, чтобы поднять жену, все еще думая, что она просто в обмороке. Он пока не осознавал, что ковер насквозь пропитан кровью, что у Констанции огромная рана на горле.
Потом он увидел, что через распахнутое окно в комнату хлещет дождь, заливая ковер. Увидел одну из серег, что он подарил ей, но другой рядом не было…
Потом его внимание привлекло зеркало. Джордж шагнул к нему, задыхаясь от запаха мокрого шерстяного ковра. На зеркале кровью были выведены четыре буквы:
БЕНТ
Он перевел взгляд с зеркала на открытое окно, потом на неподвижную жену… Нижний край буквы «Т» набух, кровь собралась там толстой каплей и наконец лопнула. Кровь потекла вниз, делая длинную линию еще длиннее, потом еще…
– Я думал, он сдох! – закричал Джордж, не слыша собственного крика.
Часть четвертая. Год саранчи
На всех выборах ум, нравственность и патриотизм должны уступить место невежеству, глупости и злобе; превосходящие расы – перейти в подчинение к менее развитым… Те, у кого нет собственности, должны собирать налоги и присваивать все ассигнования… Ассигнования, которые идут на поддержку бесплатных школ для негритянских детей, заботу о старых неграх в их жалких лачугах, злодеях в тюрьмах и целой армии чернокожих солдат, крайне губительны… Белые люди штата никогда не согласятся принять это беспрекословно.
Протест Южной Каролины, поданный конгрессу, 1868 год
ВСЕ ИДЕТ ХОРОШО. КОНСТИТУЦИЯ БУДЕТ ЗАЩИЩЕНА, И АРХИИЗМЕННИК ВЫЛЕТИТ ИЗ БЕЛОГО ДОМА ЕЩЕ ДО КОНЦА ЭТОЙ НЕДЕЛИ.
Телеграмма съезду республиканцев в Нью-Гэмпшире, 1868 год
Глава 39
В ту ночь дождь сменился мокрым снегом. Утром резко похолодало. Ледяной холод сковал долину; унылое небо скрывали солнце.
Юпитер Смит сам занялся организацией похорон – Джордж был просто не в состоянии. Даже в худшие дни войны он никогда не переживал ничего подобного. Он не мог есть. Когда он попытался проглотить немного бульона, его вырвало. Его изводил постоянный понос, вроде того, что во время войны убил такое множество людей с обеих сторон.
Он то не мог поверить, что Констанции больше нет, то кричал от горя так, что приходилось запираться в спальне, только не в их общей – туда он больше не мог входить.
В домах и церквях Лихай-Стейшн готовились праздновать Рождество, хотя и не так пышно и радостно, как обычно, из-за страшных событий в особняке на холме. Джорджу вся набожность этих дней казалась отвратительной шуткой.
Первый день Рождества был мрачным и туманным и не принес никакой радости в Бельведер. Патриция заиграла на большом блестящем «Стейнвэе» рождественский кэрол. Уильям, румяный и энергичный после осеннего гребного сезона в Йеле, встал рядом с ней и запел напряженным баритоном «Веселого Рождества, джентльмены», но, когда его отец встал с кресла и молча вышел из комнаты, сразу умолк.
Позже в тот же день к ним зашел Юп Смит. Он сообщил Джорджу, что телеграммы всем родственникам и друзьям разосланы, и отдельно упомянул о Патрике Флинне, отце Констанции.
– Ему я написал, что это была смерть от сердечного приступа. Решил, ну зачем писать старому человеку, что его дочь… э-э…
– Зарезали?
Юп уставился в пол. Джордж махнул рукой, смиряясь с ложью, и вялым шагом отошел к буфету. Стал перебирать графины из резного стекла и нечаянно перевернул один из них. Он весь день пытался напиться бурбоном, но желудок каждый раз отторгал выпитое.
Наконец он нашел нужный графин и глотнул прямо из него, пролив немного на полированный пол.
– Куда ты отправил телеграмму для Чарльза Мэйна?
– Генералу Дункану, в форт Ливенворт.
– А Билли? Вирджилии? Мадлен? Им ты…
– Да. Я сообщил каждому из них, в точности как ты распорядился, Джордж. Я написал, что любой член семьи может стать мишенью этого Бента, хотя сам не думаю, что это так и есть.
– Так или нет, но возможность исключать нельзя. Что насчет серьги?
– Описал ее каждому из них. Жемчужина в золотой филиграни, сделанной в форме капли. Но я не совсем понимаю, зачем…
– Я хочу, чтобы они знали всё. Описание внешности Бента, насколько я ее помню, – всё. И это тоже.
Джордж снова пролил бурбон. Его рубашка уже провоняла им, говорил он с долгими паузами, не заканчивая мысли, и его обычно спокойные темные глаза странно поблескивали.
Юпитер решил уйти.
– Он болен, мистер Смит, – прошептала ему Патриция, провожая адвоката к двери. – Я никогда не видела его таким.
Ко дню похорон, которые назначили за два дня до Нового года, Джордж немного оправился.
Мадлен проделала долгий путь из Южной Каролины. Она держалась смущенно и как-то странно неуверенно. Ей уже исполнилось сорок два, и в ее волосах появилось много седины, которую она не закрашивала. Ее пальто и траурное платье из черного шелка были старыми и потрепанными. Когда они встретились, Джордж тепло обнял ее и на секунду прижался влажной щекой к ее лицу. Она не думала, что в его состоянии он заметил ее нищенский вид, и была рада этому.
Вирджилия приехала из Вашингтона. Одета она была аккуратно, но без излишней роскоши. В ее присутствии Джордж почему-то почувствовал себя слабым и маленьким, как младший брат, хотя между ними была разница всего в один год. Почти весь прежний пыл слетел с Вирджилии в ее новой жизни. Она даже с искренним чувством обняла Джорджа, и в ее словах соболезнования звучала искренняя горечь. Такая резкая перемена сбила с толку некоторых горожан, которые еще помнили ее радикальные выходки по прошлым годам.
Около трехсот мужчин и женщин с завода Хазардов и из города присоединились к семье на заупокойной мессе в часовне Святой Маргариты в долине, а потом поехали или пошли пешком к церковному кладбищу на холме. Отец Тун, духовник Констанции, прочел над открытой могилой молитву на латыни, а потом осенил ее крестным знамением. Могильщики начали опускать на ремнях богато украшенный серебристый гроб. Напротив стояли Стэнли и Изабель; они явно чувствовали себя неуютно и смотрели куда угодно, только не на убитого горем мужа. К счастью, своих мерзких близнецов они с собой не взяли. Хотя еще не было и двух часов, Стэнли уже был изрядно пьян.
