Когда овации стихли, Юдифь тронула мужа за рукав, привлекая его внимание. У стены гостиной, в бриджах до колена, короткой курточке «фигаро», с белым пышным платком на шее, стоял Дез Ламотт. Рассыпаясь в напыщенных благодарностях родителям, которые подходили поздравить его, он не сводил пристального взгляда с Купера.
– Купер, этот учитель танцев, он ведь…
– Тот самый, – оборвал ее Купер. – Думаю, это лишь пустые угрозы.
– Не уверена. У него такое лицо, будто он хочет тебя убить.
Купер быстро посмотрел на Ламотта. Тот ответил немигающим взглядом, а потом повернулся к своим поклонницам, учтиво кланяясь и целуя ручки дамам.
– Мы уходим, – окликнул Купер дочь, которая пыталась пробиться сквозь толпу учениц и гостей. – Бери свою шляпку и шаль.
– Пожалуйста, папа, мне нужно кое с кем поговорить…
– Я видел его. У нас не может быть ничего общего с наемниками Канби.
– Мне кажется, несправедливо отказывать ей в нескольких минутах невинного разговора, – вступилась Юдифь.
– Я сам решу, что невинно, а что нет. – Купер схватил дочь за руку. – Где твои вещи?
Мари-Луиза покраснела. Ей хотелось умереть прямо на месте. Капитан Джерман шел к ним. Сквозь набежавшие на глаза слезы она увидела, как он вдруг остановился. Она попыталась вырвать руку, но отец держал крепко.
Юдифь сдалась и пошла искать вещи дочери. Через пару минут Купер уже подталкивал дочь к боковой двери в проулок, выходящий на Легар-стрит. Теперь девушка рыдала навзрыд.
Глава 41
Такие испытания не для его семидесяти пяти лет, подумал Джаспер Диллс. Поездка на поезде Балтимор – Огайо стала для него сущим кошмаром, состоящим из нескончаемого грохота, в котором он не мог спать, постоянных толчков и рывков, копоти и грязи. Даже вагон первого класса оказался полон разного сброда. Потные коммивояжеры, напористые мамаши с хнычущими детьми, с виду приличные джентльмены, ищущие простачков, чтобы обыграть их в карты. Ужасно, просто невыносимо.
Но он все вытерпел, разве не так? Он повиновался властному приказу, как только получил телеграмму. Сразу же купил билет и уложил саквояж, потому что боялся последствий в случае, если он этого не сделает.
Поезд прибыл на вокзал, когда уже смеркалось. Диллс нанял экипаж и поехал в восточную часть города мимо цветущих деревьев, окутанных мягкими весенними сумерками. Боже, и угораздило же его сорваться из Вашингтона именно в тот момент, когда вот-вот поднимется занавес перед заключительным актом этой высокой драмы и в сенате начнется голосование по одиннадцати статьям импичмента, выдвинутого республиканцами против президента Джонсона. Еще никому за всю историю республики не удалось наблюдать весь процесс свержения с трона действующего президента.
И все же та драма была далеко, а другая, если ее можно было так назвать, придвинулась вплотную и касалась непосредственно его жизни и источника существования. Всю дорогу через горную темноту Западной Виргинии Диллс пытался придумать какие-то другие причины столь срочного вызова, кроме той, которой он так боялся.
Нежные ароматы весеннего Огайо плохо скрывали отвратительную вонь, разлитую в воздухе. Даже сюда, в тихий восточный район с невероятно крутыми улицами и старыми особняками, многие из которых уже начинали ветшать, доносились запахи реки, немецких пивоварен и скотобойни. Еще на станции, выйдя из вагона, Диллс едва не задохнулся от запаха свиней, которым, казалось, было пропитано все вокруг. Один европейский путешественник назвал Цинциннати «чудовищным свинарником», окрестив его Свинополисом. А вот старина Грили в своей статье в «Трибьюн» назвал его «главным городом Запада», лишь подтвердив тем самым, что окончательно выжил из ума.
Когда мистер Диккенс в 1842 году путешествовал по Америке, как он вообще мог найти здесь хоть что-то, стоящее внимания?
Наемный экипаж медленно поднялся на вершину холма, повернул в полукруглый тупик и остановился. В конце тупика высился особняк в неоготическом стиле, неприступный, как замок, на который он действительно был похож благодаря трем восьмиугольным башням со стороны реки. Грубая каменная кладка, потемневшая от времени, покрылась грязью и заросла плющом, теперь уже почти полностью высохшим. Большинство окон первого этажа оказалось забито досками, а в остальных цветные витражи были испещрены многочисленными мелкими трещинами.
За ржавой железной изгородью заросший сорняками двор поднимался к утопленному в стену здания входу. Диллс рассмотрел там чью-то скрытую в тени фигуру. Неужели тот же чертов смотритель, что и двадцать пять лет назад, подумал Диллс, выбираясь из кареты с саквояжем в руках. Он расплатился с кучером, с хорошо скрываемым сожалением добавил щедрые чаевые и пообещал:
– Вернешься за мной через час – получишь вдвое больше.
Такое расточительство было настоящим безумием, но Диллс приходил в ужас от мысли, что окажется здесь отрезанным от мира без какого-либо средства передвижения.
Вдали слышалось пение птиц, но рядом с готическим замком не было не только птиц, но даже мух. Диллс поневоле подумал, что попал в царство мертвых.
– Хорошо, сэр, – ответил кучер. – А я и не знал, что в этих развалинах до сих пор кто-то живет.
Экипаж покатил вниз по склону холма; его боковые фонари становились все меньше, и их свет все бледнее, пока наконец Диллс не остался у ржавой изгороди совершенно один в сгущавшейся темноте.
Потом он услышал, как кто-то идет по дорожке шаркающей старческой походкой. Это действительно был тот же самый привратник, который все еще служил у обитательницы дома. Одет старик был кое-как, сильно сутулился, а угадать его возраст едва ли представлялось возможным, потому что он был альбиносом с красноватыми глазами и кожей почти такой же белой, как его волосы.
Когда старик стал отпирать ворота, Диллс увидел его обломанные ногти. Прогнившие петли жалобно заскрипели. Красные глаза из-под замызганного картуза внимательно следили за гостем, пока тот распахивал калитку. Едва Диллс вошел во двор, как привратник снова запер ворота.
На полпути к парадной двери, ступая по треснувшим плитам двора, сквозь которые пробивалась сорная трава, еще больше разрушая их, он внезапно остановился, услышав за спиной голос старика:
– Она все знает.
Он снова почувствовал себя слабым и беззащитным. Сердце бешено заколотилось. Единственное, что ему оставалось, – это призвать на помощь все раздражение, которое накопилось в нем за время долгого, отвратительного путешествия. Только оно могло бы помочь ему выдержать то, что его ожидало.
Ее комната находилась на самом верху самой высокой из восьмиугольных башен. С трудом взобравшись по скрипучей лестнице, Диллс медленно направился к дверному проему, выполненному в виде готического свода. Он задыхался и с каждой минутой чувствовал себя все более отвратительно. Но по крайней мере, наверху был хоть какой-то воздух, пусть даже сырой и затхлый. Ступая по каменным плитам пола, он пошел к неподвижной фигуре, сидевшей в огромном резном кресле с высокой спинкой.
