Кресло было единственным предметом обстановки, кроме сломанной прялки, которая лежала на боку среди давным-давно сгнивших обрывков пряжи. В многочисленных чашках и блюдцах, расставленных прямо на полу, горели самодельные сальные свечи, отчасти разгоняя мрак и позволяя видеть ту, что сидела в кресле. За ее спиной из разбитых окон открывался внушительный вид на реку Огайо и холмистый синий берег Кентукки. По реке, словно лодки по мифическому Стиксу, медленно шли баржи, мерцая фонарями.
– Стула для вас не найдется, мистер Диллс. – По ее тону это можно было расценить как наказание.
– Ничего страшного. Я приехал сразу, как только получил вашу телеграмму.
– Что ж, я не удивлена. Не удивлена, что вы примчались спасать свое вознаграждение, добытое нечестным путем. – Она протянула руку куда-то в сторону, и Диллс услышал, как звякнуло стекло, а потом что-то с грохотом упало. – Вы меня обманывали. Мой слуга иногда приносит местную газету. И вот что он обнаружил. Вы меня обманывали, мистер Диллс.
– Позвольте мне объяснить…
– Вы утверждали, что Елкана в Техасе. Что он богатый и уважаемый фермер, выращивает хлопок. Я вам платила, доверяла вам долгие годы на основании таких же сведений. И вот ваша благодарность? Все эти лживые письма?
Чувствуя, как бешено колотится сердце, Диллс поставил на пол саквояж.
– Можно взглянуть?
– Вы и так знаете, что там написано.
Она протянула к нему руку с набухшими синими венами. Диллс взял у нее газету и на первой полосе, среди главных новостей, сразу увидел броский заголовок: «ЖЕСТОКОЕ УБИЙСТВО В ПЕНСИЛЬВАНИИ».
Он быстро просмотрел заметку, пока не увидел имя Елканы Бента, что его ничуть не удивило. Дальше читать не стал и вернул газету дрожащей рукой.
Женщина подержала ее пару секунд и отбросила в сторону. Разум пытался уверить Диллса, что не стоит бояться старого человека, но он все равно боялся.
Отчасти страх вызывала сама комната и эти свечи в жирных лужицах расплавленного сала, отчасти – сама сидящая перед ним женщина. Весила она едва ли сотню фунтов и была так разрушена своим преклонным возрастом и теми непостижимыми чувствами, которые терзали ее больной разум все эти годы, что почти потеряла человеческий облик. Скорее, она была похожа на восковую фигуру, какой-то мертвенно-бледный музейный экспонат, странным образом напоминающий ее привратника-альбиноса. На ее лице, волосах и руках лежал толстый слой белой пудры, и живыми в ней казались только ее старческие желтые глаза, которые сердито смотрели на гостя.
Безжалостное время стерло ее брови, и голые надбровные дуги просвечивали сквозь почти прозрачную кожу, как будто череп стремился вырваться наружу. Волосы, поседевшие много лет назад, были выбелены пудрой, которая сыпалась с ее высокой прически после каждого резкого движения, как сейчас, когда она отшвырнула газету.
Где-то на реке звякнул судовой колокол. Все попытки Диллса призвать на помощь его возмущение окончились неудачей. Эти желтые немигающие глаза, похожие на глаза ящерицы, постоянно напоминали ему о ее психическом состоянии. И хотя он знал, что многие в ее роду страдали нервными болезнями, эта осведомленность не делала ее менее опасной. Ему очень хотелось сбежать.
– Мой сын совершил чудовищное убийство, – сказала она. – Почему?
– Я не знаю, – солгал Диллс. – Мне ничего не известно о его связи с жертвой. Возможно, это был случайный выбор.
Какой смысл пытаться объяснить ей эту странную вендетту против Мэйнов и Хазардов? Диллс даже себе до сих пор не мог ее объяснить более-менее вразумительно.
Он облизнул пересохшие губы. В отверстия между гнутыми свинцовыми перегородками, когда-то удерживающими витражные стекла окон, в комнату залетал легкий ветер, шевеля огоньки свечей. Где-то под полом слышалась крысиная возня.
– Вы говорили мне, что Елкана в Техасе. Я регулярно получала ваши отчеты…
– Мадам, я просто хотел оградить вас от болезненной правды…
Сухие тонкие губы приоткрылись, обнажив желтые зубы.
– Вы хотели оградить себя от потери вознаграждения.
– Нет-нет, не в этом дело… – Он сдался, эти безумные инквизиторские глаза видели его насквозь. – Да, вы правы…
Она вздохнула и как будто стала еще меньше, сжавшись внутри тяжелого серебристо-серого платья. Пятна зеленоватой плесени виднелись на кружевной оборке подола, которая почти полностью искрошилась в труху. Низкий вырез открывал костлявые ключицы.
– Наверное, это ваши первые честные слова за весь ваш визит, – сказала она, приподняв одну безволосую бровь, и губы ее задрожали. – Вы жестоко обманывали меня, Диллс. А ведь условием вашего вознаграждения было как раз то, что вы будете присматривать за моим сыном с предельным вниманием.
При этих словах в адвокате наконец-то проснулось раздражение.
– Что я и делал, пока это стало невозможно из-за его… – он едва не сказал «безумного», – странного поведения.
– Но это было главным условием нашего соглашения.
– Я был бы вам очень признателен, если бы вы говорили чуть менее враждебно, – сварливо произнес он. – Из уважения к вам я сразу откликнулся на вашу телеграмму и…
– Не из уважения, а из страха, – фыркнула она. – Или из идиотской надежды, что сможете как-то сохранить свои деньги. – Ее желтые зубы обнажились, как у бешеной собаки, и Диллс предусмотрительно отступил на шаг назад. – Но теперь все кончено. В газете написано, что мой бедный мальчик убил какую-то несчастную женщину, но никто не знает, почему он это сделал и где скрывается, потому что он исчез уже много лет назад. И вы знали об этом.
Диллс вдруг почувствовал облегчение, хотя страх по-прежнему не отпускал его. Наверное, нервы слишком долго были напряжены, чтобы выносить это и дальше.
– Знал. И я понимаю ваш гнев.
– Я любила его. Любила моего сына, моего бедного мальчика. Даже когда он был за сотни миль от меня, даже когда он стал взрослым и я не представляла, как он выглядит, как звучит его голос…
Она замолчала и вдруг провела ладонью перед лицом; пальцев почти не было видно за покрытыми коркой грязи золотыми и серебряными перстнями, почти сплошь с выпавшими камнями. Это было странное движение, словно ей мешала невидимая ему паутина и она пыталась ее смахнуть. Впрочем, видимой паутины в комнате тоже хватало, ею были облеплены и сломанная прялка, и нижняя часть кресла.
– Что ж, – сказала она уже не так враждебно, – я рада, что правда наконец открылась. Значит, мой сын вовсе не процветающий фермер из Техаса.
– Нет. И никогда им не был.
– Тогда где он прячется, Диллс?
Наконец-то у него появилась возможность причинить ей боль.
– Не имею ни малейшего понятия, – отчеканил он.
– И как давно вы видели его последний раз?
– Незадолго до конца войны. Он был с позором изгнан из армии Союза. – (Женщина откинулась на спинку кресла.) – Дезертировал.
