– Нет! – Купер с грохотом стукнул ложкой по тарелке с бараньим рагу. – Я не позволю какому-то мародеру-янки приходить к моей дочери!
Мари-Луиза заплакала. Юдифь потянулась к дочери и сжала ее руку.
– Это вполне уместная просьба, – сказала она мужу.
– Если бы он был южанином. Одним из нас.
– Тетя Бретт вышла замуж за офицера-янки… – начала было Мари-Луиза.
– И цивилизация от этого не рухнула, насколько мы знаем, – заметила Юдифь, но ее ирония осталась незамеченной.
– Я не хочу, чтобы какой-то прохвост из штаба Канби крутился вокруг моей семьи.
– То, что ты говоришь, так жестоко и гадко, – всхлипнула Мари-Луиза.
– Прошу тебя, Купер, подумай еще раз… – сказала Юдифь.
Он резко отодвинул стул и встал:
– Позволить, чтобы за моей дочерью ухаживал какой-то солдафон, у которого вдобавок отец – помешанный на Библии республиканец? Да я скорее впущу в дом этого Ламотта с его танцами! Все, решение принято. Я иду в сад, поработаю, пока еще светло.
Он быстро вышел из столовой. Юдифь уже приготовилась к новому потоку слез, но ее неожиданно удивили глаза дочери. В них был молчаливый гнев, совершенно нетипичный для столь юной девушки.
Мари-Луиза вытерла щеки. И еще долго смотрела на дверь, за которой исчез ее отец.
Позже, когда стемнело, Юдифь прошла на террасу, выходящую в сад. На шатком столе стояла зажженная масляная лампа, вокруг которой кружили мошки. Купер спал, сидя за столом; жилет на нем был расстегнут, галстук развязан.
Перешагнув валявшиеся на полу листы бумаги, испещренные цифрами, Юдифь наклонилась к мужу, чтобы разбудить его поцелуем в лоб. Купер резко выпрямился, не сразу поняв, где находится.
– Уже почти десять, Купер. Мари-Луиза сразу после ужина убежала к себе, и с тех пор я не слышала из ее комнаты ни звука. Думаю, тебе следует с ней помириться, если это, конечно, возможно.
– Я не сделал ничего плохого. Почему я должен… – Взгляд жены заставил его замолчать. – Ладно, – сказал он, вставая и потирая глаза.
Она прислушалась к его медленным шагам по лестнице. Потом раздался негромкий стук в дверь.
– Мари-Луиза?..
Юдифь смотрела в темный сад, когда он с топотом сбежал вниз и ворвался на террасу.
– Ее нет!
– Что ты говоришь?
– Должно быть, она вышла по боковой лестнице. В комнате пусто, половина ее одежды исчезла. Она сбежала!
Юдифь впервые в жизни дала волю гневу:
– Это ты виноват! Ты ее вынудил!
– Невозможно! Она же еще совсем ребенок!
– Позволь напомнить, что в ее возрасте уже выходят замуж. Многие девушки в Южной Каролине становятся матерями в четырнадцать лет! Ты просто недооценил ее интереса к тому юноше! Это из-за него… и из-за тебя она сбежала!
Сквозь сон Мадлен различила какой-то приглушенный стук. Пытаясь понять, что это такое, она медленно подняла голову. Потом услышала, как в соседней комнате зашевелилась Пруденс. Шум стал громче.
– Пожалуйста… кто-нибудь!
Голос был женский. Он показался ей знакомым, но, еще не совсем проснувшись, она не могла сказать точно. Может, кто-то из жен вольноотпущенных?
В комнату вошла Пруденс с зажженной лампой в руке. Ее полное, некрасивое лицо было встревожено, глаза смотрели испуганно.
– Думаете, что-то случилось в школе? – сказала она.
– Не знаю. Ночь на дворе… – Мадлен босиком пошла к входной двери.
На самом деле уже наступило утро, что она и обнаружила, выйдя на крыльцо. Между кронами деревьев она увидела пятна оранжевого неба. И маленький силуэт на ступенях.
– Тетя Мадлен…
Если бы перед ней сейчас появился сам Эндрю Джексон, она не удивилась бы сильнее.
– Мари-Луиза! Что ты здесь делаешь?
– Пожалуйста, впустите меня, и я объясню. Я шла всю ночь…
– Ты шла пешком от Чарльстона? – воскликнула Пруденс. – Двадцать миль, одна, по темной дороге, и о чем ты только думала?
Оглушенная стуком собственного сердца, Мадлен решила, что случилось нечто ужасное. Кто-то умер? На их дом напали грабители? Потом она заметила раздутый саквояж. Люди не укладывают саквояж, собираясь сообщить о трагедии.
– Все дело в одном юноше. Папа не разрешил ему ухаживать за мной, а я его люблю, тетя Мадлен! Я его люблю, а папа ненавидит!
Вот оно что… Да, влюбленные юные девушки часто совершают опасные и безрассудные поступки, когда их разум поглощен только собственными проблемами. Она помнила, как это было у них с Орри, когда любовь заставляла их забыть обо всем на свете.
– Вы позволите мне остаться, тетя Мадлен? Я не хочу возвращаться на Традд-стрит!
Конечно, это грозило серьезной ссорой с Купером, но Мадлен не могла прогнать девушку.
– Входи, – сказала она, отступая назад, чтобы впустить в дом задыхавшуюся беглянку.
БЕЛЫЕ МУЖЧИНЫ, ВООРУЖАЙТЕСЬ!
Сегодня в Колумбии открылось «законодательное собрание» дворняжек. Самая безумная, самая беспринципная и позорная революция в нашей истории вырвала власть из рук народа, основавшего эту страну, и передала ее бывшим рабам, невежественной и порочной расе.
Это незаконное и презренное сборище намерено растоптать благороднейшие и прекраснейшие штаты нашего великого братства, бросив их под грязные нечестивые копыта африканских дикарей и бандитов в мундирах. Миллионы тех, кто рожден свободными, мужчин и женщин с возвышенными душами отданы во власть косноязычных, ленивых, поклоняющихся дьяволу варваров из джунглей Бенина и бродячих разбойников с Кейп-Кода и из самого ада.
Час настал; на кону сама жизнь, и оружие – наш единственный путь.
Специальный выпуск газеты округа Эшли «Белая молния», 6 июля 1868 года
ТЕТРАДЬ МАДЛЕН
Июнь 1868-го. Купер появился меньше чем через сутки после того, как мы приютили его дочь. Ужасная сцена…
– Где она? Я требую, чтобы ты ее позвала!
Он стоял перед Мадлен на лужайке перед домом. Где-то у реки пыхтела паровая машина лесопилки, и лезвие с пронзительным воем вгрызалось в ствол дуба.
– Она на плантации, и ей ничто не грозит. Она хочет какое-то время пожить у нас. И разумеется, не желает больше никаких споров с тобой.
– Черт! Сначала ты затеваешь дела с саквояжниками
[42], которые к тому же еще и черные республиканцы, а теперь настраиваешь против меня мою дочь!
