Вокруг деревьев, которые росли на берегах замерзшего ручья, сугробы уже достигали пяти или шести футов. В просветах между голыми ветками Чарльз заметил чьи-то большие темные силуэты, они были совершенно неподвижны, словно какой-то сумасшедший скульптор возвел в этой глуши свои статуи. Статуи оказались бизонами, которые стояли, низко опустив головы, пока вокруг бесновалась метель. Только стук топоров заставил их сдвинуться с места и медленно пойти прочь. Снайперы сразу подстрелили трех.
Как муравьи на белом песке, разведчики разбрелись по заснеженной роще. Они выкапывали из сугробов упавшие ветки, срубали маленькие деревца; нужно было хотя бы разжечь костры, чтобы согреться, даже если повозки с едой так и не подойдут.
Чарльз и Генри-немец сложили в кучу весь собранный хворост и пошли кормить лошадей. Изголодавшийся Дьявол с такой жадностью глотал свою скудную порцию зерна, что Чарльз даже испугался, как бы пегий не откусил ему пальцы.
Потом они стали руками разгребать снег, расчищая место для стоянки. Когда снега осталось на два-три дюйма, они просто хорошенько утоптали его, чтобы получился ровный пол. Конечно же, когда они поставили палатку и разожгли снаружи костер, снежный пол тут же растаял и намочил одеяла.
К вечеру Чарльз услышал громкий скрип колес и щелканье кнутов – их наконец-то нагнали отставшие повозки. Кастер проскакал мимо них в пургу; Майда и Блюхер бежали рядом. Щеки генерала были ярко-красными, как от ожога.
– …чтобы эти чертовы погонщики все до единого через двадцать минут были у меня в!.. – прокричал он на скаку и исчез в облаке снега.
Чарльз никогда не видел Кастера в такой ярости и не слышал, чтобы он ругался.
Старина Боб, который стойко держался весь день, как будто понимал, что эта ночь добра не принесет. Он ни на шаг не отходил от Чарльза, то и дело терся носом о его ноги и скулил.
Они распаковали походные котелки, натопили снега и сварили солонину. Потом немного размягчили в сугробе несколько сухарей, обмакнули их в свиное сало и хорошо поджарили. Вместе с кофе все это стало вполне сносным ужином, хотя Чарльз по-прежнему никак не мог согреться, потому что одежда была насквозь сырая. Он постоянно напоминал себе, зачем он здесь, вызывая из памяти лица Джексона и его племянника – такими, какими он видел их в последний раз.
В палатку ввалился капитан Фред Бентин.
– Идиот проклятый! – проворчал он.
– Кто? – спросил Чарльз.
– Генерал. Знаете, что он только что сделал?
– Что? – спросил Гриффенштайн таким тоном, как будто его не удивила бы даже массовая казнь.
– Арестовал всех возничих за промедление! Завтра им запрещено ехать в фургонах. Пойдут пешком. Так у нас вообще ни одной повозки не останется.
Он снова вышел в метель. Старина Боб жалобно заскулил, и Чарльз дал ему кусочек вареной свинины. С этого момента Чарльза начала мучить смутная тревога за исход их операции. И присутствие Гарри Венейбла тут было совсем ни при чем.
Из-за своего конфедеративного прошлого Чарльз был чем-то вроде местной достопримечательности, поэтому с наступлением темноты командир взвода «А» капитан Льюис Гамильтон привел к ним в палатку журналиста, представив его как фоторепортера из «Нью-Йорк геральд».
Де Бенневиль Кейм горел желанием поговорить с Чарльзом. Чарльз взаимностью не отвечал, однако налил репортеру кофе в оловянную кружку, проявляя гостеприимство. Кейм немного выпил, потом достал из кармана небольшую потрепанную книжечку. На корешке было напечатано золотом: «После войны».
– Я как раз читал Уайтлоу Райда, мистер Мэйн. Вы были в Южной Каролине, когда пал Самтер. Мне хотелось бы знать ваше мнение об этом отрывке, где написано об острове Салливана.
Он протянул Чарльзу книгу. Райд был прославленным на всю страну корреспондентом Союза, который подписывал свои репортажи с мест сражений псевдонимом Агат. Он был одним из трех первых журналистов, попавших в Ричмонд. Чарльз моргнул несколько раз, смахивая с глаз капли, упавшие с оттаявших бровей, и прочитал:
Именно здесь четыре года назад были спешно возведены первые укрепления на этой войне. Именно отсюда молодые рыцари Юга, надменные аристократы, которые считали всех янки отбросами, с такой радостью отправились на войну, как на пикник. Именно сюда каждый день приходили пароходы из Чарльстона, привозя шампанское, фуагра, бочки кларета и тысячи гаванских сигар для молодых капитанов и лейтенантов. Именно отсюда, в вихре вечных пиров, танцев и флиртов, под музыку нескончаемых балов, с воодушевлением, подогретым хорошо выдержанной старой мадерой, эти свободные молодые люди с их непринужденными манерами, царившие в высшем свете Ньюпорта и Саратоги, с такой легкостью ринулись в революцию, как в очередной тур вальса…
Кейм положил на колено разлинованный красными строчками блокнот, страницы которого уже были густо заполнены стенографическими значками.
– Очень живописная картина. Так было на самом деле?
Чарльза вдруг охватила безграничная грусть. Он думал о несчастном Амбруазе Пелле.
– Да, только недолго. Все это давно миновало. И больше никогда не вернется.
Он захлопнул книгу и сунул ее обратно Кейму. Видимо, его мрачное лицо не располагало к дальнейшим вопросам, поэтому репортер повернулся к Генри. Чарльз снова погладил рычащего пса, чтобы успокоить его.
На следующий день поход возобновился; наказанные возничие теперь тащились пешком. Пурга утихла. Небо прояснилось, и это принесло с собой новые трудности: яркие солнечные лучи, отражаясь от снежных сугробов, безжалостно слепили глаза.
Они продвигались дальше на юго-запад, следуя по берегу Волчьего ручья, что позволило Чарльзу пока убрать компас. Вместе с осейджами он скакал далеко впереди всей колонны; индейцы то и дело бросали на него встревоженные взгляды, потому что он постоянно напевал себе под нос хриплым голосом одну и ту заунывную мелодию:
Старая овца знает дорогу,
Старая овца знает дорогу,
Старая овца знает дорогу,
А юный ягненок только должен ее найти…
– Это где ж ты такому научился? – спросил Генри-немец.
– Слышал, как негры ее пели, на родине моей. Это церковная песня.
– В твоем исполнении она звучит так, будто мы на похороны едем.
– Кто знает, Генри? У меня странное предчувствие. Нехорошее.
– Ну, ты сам вызвался сюда поехать.
– Верно. – Чувствуя себя глупо, Чарльз пожал плечами, но тревога не отступала.
Предполагалось, что, следуя вверх по течению, они подойдут к тому месту, откуда смогут повернуть к Антилопьим холмам рядом с рекой Норт-Канейдиан. Вскоре русло Волчьего ручья повернуло на запад. И снова, измученные трудной дорогой через высокие сугробы и полуослепшие от солнца, недостаточно теплого, чтобы хоть сколько-нибудь заметно растопить снег, они встали лагерем на обрыве над ручьем. Здесь Чарльз узнал о недавнем происшествии в отряде. Один из обиженных возничих неожиданно направил на Кастера пистолет, после чего генерал ударил его по яйцам, выбил оружие одной рукой, а потом приказал высечь веревкой с узлами. Гриффенштайн рассказал, что Кастер вызвал к себе фоторепортера и приказал ни словом не упоминать о наказании, если он хочет остаться в отряде.
