Она услышала незнакомый голос и поспешила из своей комнаты. Уже на крыльце она вдруг замерла от испуга, хотя толком даже не поняла, что ее так напугало. Наверное, все дело было в глазах незнакомца. Такие же глаза она однажды видела у бешеной собаки. На незнакомце был старый засаленный фрак, и он сжимал руку Гуса так, что побелели костяшки пальцев.
– Эй, сейчас же отпустите мальчика, слышите? – закричала Морин.
Не успела она спуститься по ступеням, как он вдруг размахнулся и изо всех сил ударил ее тростью по голове. Она упала навзничь, не издав ни звука. Торговец подхватил Гуса и, держа его под мышкой, зажал ему рот левой рукой. Пока ребенок брыкался и пытался закричать, мужчина, с трудом удерживая его, нацарапал что-то на земле металлическим наконечником трости.
А потом, прихрамывая, пошел обратно к своему фургону. Он вдруг засомневался в успехе своего замысла, в основе которого лежали два принципа: внезапность и страх.
Отыскав Чарльза, а потом и его ребенка, через штаб военного округа, где он с изумлением обнаружил на должности, которую когда-то занимал сам, совсем мальчишку, он приготовился к более тщательным наблюдениям. Последние два дня с интервалами от пяти минут до получаса он следил за жизнью в гарнизоне.
Сделать это оказалось легко. Штатские могли передвигаться по гарнизону Ливенворт достаточно свободно. Приехав в гарнизон в первый раз, он без труда убедил караульных у ворот, что он разъездной торговец и что именно занимаясь этим получил свои увечья, а потом просто ездил по гарнизону и наблюдал. Он и выглядел как коммивояжер, для чего специально купил и оборудовал фургон на те деньги, что украл у убитой им семейной пары из Айовы. Дважды, когда он останавливал фургон возле офицерских домов, с ним заговаривали люди, спрашивая, не нужна ли помощь. Он тут же делал вид, что внимательно проверяет подковы мула, благодарил и отвечал, что справится сам.
Он долго обдумывал, когда лучше это сделать – днем или вечером. По вечерам слишком многие офицеры уже были дома, тогда как в этот утренний час ему пришлось бы иметь дело только с женщинами. Конечно, при дневном свете возникала дополнительная опасность быть узнанным. Но ведь очень часто потрясение и неожиданность замедляют реакции людей. Поэтому он дерзко выбрал день, рассудив, что именно так и следует поступить «американскому Бонапарту».
Теперь он уже не был так уверен. Мальчишка продолжал брыкаться и даже попытался укусить его за руку. Он сжал ребенка сильнее, пока тот не застонал от боли.
– Если не замолчишь, я тебе шею сверну, будет еще больнее, – прошептал торговец.
В кухонном окне предпоследнего в ряду дома появилось круглое красное лицо пожилой женщины. В следующую секунду на нем отразилось удивление, и женщина бросилась к двери.
– Эй, что это вы делаете с мальчиком генерала? – спросила она.
К тому времени торговец уже был возле фургона. Он бросил мальчика внутрь и завернул его голову какой-то длинной тряпкой – достаточно плотно, чтобы он молчал, пока они не покинут гарнизон.
Труднее всего было удержаться, чтобы не пустить мула в галоп, когда они отъезжали от офицерских домов. Он слышал, как та женщина что-то кричит за его спиной, как она побежала к дому Дункана.
Мимо проскакал отряд молодых новобранцев; сержант-инструктор громко покрикивал на них, ругая за нерадивость. Торговец услышал, как сзади брыкается и стонет его пленник. Он схватил трость, потянулся назад и дважды ударил мальчика тяжелым набалдашником. После второго удара ребенок затих.
Торговец убедился, что мальчик дышит, вытер каплю крови с набалдашника и погнал мула немного быстрее к караульной будке у ворот.
Еще через тридцать секунд он выехал из гарнизона и даже любезно попрощался с постовым, приложив кончики пальцев к своей старой касторовой шляпе. В следующую минуту фургон свернул налево, лихо обошел три запряженные волами телеги, везущие в Ливенворт-Сити дрова, и вскоре исчез впереди.
Чарльз смотрел на тикающие часы. Половина одиннадцатого. Уилла обещала вернуться из театра в двенадцатом часу, так что у него еще было немного времени, чтобы внимательно изучить номер «Сент-Луис демократ».
В газете было опубликовано сенсационное письмо капитана Фреда Бентина из взвода «H», в котором он прямо обвинял Кастера в том, что генерал бессердечно бросил майора Эллиотта и его людей в тот ноябрьский день. После того как один поисковый отряд повернул назад под вражеским огнем, Кастер больше никого не посылал и беспокоился только о том, как избежать нападения индейцев из-за холмов. Он осуществил свой план именно так, как задумывал. Когда кавалерия под звуки полкового оркестра выступила вниз по течению реки, индейцы решили, что белые собираются напасть на другие деревни, и ускакали прочь, чтобы защитить своих. Тогда Кастер развернул колонну обратно к деревне Черного Котла, а потом они незаметно отступили под покровом темноты. Бросив и тело Эллиотта, и тела еще шестнадцати погибших.
Официально указанное число убитых индейцев на Уошито также вызывало сомнения. Кастер утверждал, что их было сто сорок человек, все взрослые мужчины. Но Чарльз, находясь там, ничего подобного не видел. Позже донесения, ссылаясь на «разведчиков», понизили общее количество до двадцати – сорока мужчин, включая Черного Котла, и примерно такого же числа женщин и детей. Чарльз не сомневался, что эти цифры тоже завышены. Генерал Салли недавно признал, что командиры на Равнинах часто увеличивают число убитых врагов, чтобы поднять свою значимость и удовлетворить жаждущую крови публику.
В начале декабря Шеридан и Кастер снова повели свои армии к Уошито, где нашли тела Эллиотта и его людей. Майор лежал лицом вниз, с двумя пулями в голове. Остальные, все раздетые, были изуродованы, у одних было перерезано горло, у других – отсечена голова.
И вот теперь появилось это горькое письмо, где Бентин, не скрывая презрения, писал о бегстве Кастера, того самого, напоминал он, которого проводники-осейджи за его хитрость прозвали Крадущимся Леопардом, того самого, которого миротворцы из конгресса окрестили «вторым Чивингтоном» – и вполне справедливо, на взгляд Чарльза. Он дотронулся до медного крестика на груди, который никогда не снимал, чтобы помнить, на что способен человек, лишенный жалости, сострадания и здравого смысла.
Впрочем, он не верил, что полковник написал это письмо для публикации. Фред Бентин ненавидел Кастера, но он был опытным офицером и знал правила, поэтому Чарльз не сомневался, что газетчики добыли письмо каким-то другим способом. Так или иначе, но оно было напечатано, и его смутила собственная радость, которую он испытал, читая газету.
В коридоре послышались торопливые шаги, он вскинул голову. Десять сорок. Слишком рано для…
Она ворвалась в номер, все еще в гриме. Чарльз отложил газету:
– Что случилось, Уилла?
– Это принесли в театр, для тебя. Кто-то сунул ее Сэму прямо на сцене, и он остановил спектакль. Опустил занавес.
– Но почему? – Чарльз не понимал, почему телеграмма могла вызвать такой переполох.
