Но ведь Гусу не было еще и пяти лет.
Бент натянул веревку и завязал узел. Еще раньше Чарльз попытался напрячь мышцы, как делал в таких случаях Маджи, но это совсем не помогло ослабить веревку. Снова неудача.
– Тебе известно, кем я себя считаю? – весело осведомился Бент.
– Да, – с ненавистью ответил Чарльз, – Орри говорил мне. Новым Наполеоном. – При этих словах он сплюнул на земляной пол.
Бент снова ударил его кулаком в лицо. Гус спрятался за Женщину Зеленой Травы.
– А он тебе не рассказал заодно, – тяжело дыша и больше не улыбаясь, спросил Бент, – как они с Хазардом погубили меня в Академии, а потом в Мексике? Как своей ложью уничтожили мою репутацию? Настроили против меня моих командиров? Я родился для того, чтобы вести за собой огромные армии. Как Александр Великий. Ганнибал. Бонапарт. А твоя родня и Хазарды помешали мне!
Бент отер струйку слюны, повисшую на губах. Чарльз слышал, как за закрытой дверью щебечут птицы. Холодная зола в очаге издавала знакомый запах дерева. Это был безумный мир.
Бент взял бритву и осторожно провел по лезвию подушечкой большого пальца. На его лице снова появилась улыбка.
– Да, я считаю себя американским Бонапартом, – убежденно заявил он, – и это справедливо. Но я вынужден быть осторожным, потому что каждый великий генерал окружен мелкими людишками. Злобными завистниками, которые хотят стащить его с пьедестала. Запятнать его величие. Мэйны как раз из таких. Как и Хазарды. Поэтому я не только полководец, но еще и палач. Я должен извести заговорщиков на корню. Уничтожить предателей. Покарать врагов. Хазардов. Мэйнов. Всех до единого.
– Отпусти моего сына, Бент. Он слишком мал, чтобы навредить тебе.
– О нет, дорогой мой Чарльз! Он тоже Мэйн. И я с самого начала не собирался оставлять его в живых. – (Женщина Зеленой Травы что-то пробормотала и отвернулась.) – Я просто хотел выждать несколько месяцев, пока ты не сдашься и не прекратишь поиски. А потом, убив его…
– Не говори такого при нем, мразь!
Бент схватил его за бороду и с силой дернул ее вверх, отчего голова Чарльза запрокинулась назад.
– Я буду говорить все, что мне нравится, – сказал Бент, приставив бритву к его горлу. – Потому что я главный.
Он прижал бритву сильнее. Чарльз почувствовал боль. Потекла кровь. Он закрыл глаза.
Бент хихикнул и убрал бритву. Вытер лезвие о рукав фрака, после чего продолжил с прежней любезностью:
– Так вот, убив его, я собирался отправлять тебе доказательства его смерти. Пальчики рук, к примеру. Или ног. Возможно, и что-то более интимное.
– Да ты просто гребаный психопат! – прошипел Чарльз сквозь зубы, потеряв самообладание.
Он попытался встать со стула, но Бент тут же схватил Гуса за волосы. Мальчик взвизгнул и замолотил кулачками по ноге Бента. Бент ударил его по лицу, сбив с ног, и пнул в ребра. Гус покатился вбок, с плачем схватившись за живот.
– Встать, щенок! – взревел Бент, как впавший в экстаз проповедник.
Сколько же людей обитало в этом искалеченном теле? Сколько голосов вещало из этого больного мозга?
– Встать! Это приказ!
– Не надо! – крикнула шайеннка. – Прошу тебя, не надо! Он же такой маленький…
Бент изо всех сил ударил ее кулаком в живот. Она отлетела к стене.
– Еще слово – и будешь следующей! – Бент взмахнул смертоносным лезвием над ее головой. – Встать, гаденыш!
Гус, тихо всхлипывая, с трудом поднялся на ноги. Бент схватил его и прижал спиной к своим ногам. А потом свободной рукой задрал голову мальчика так, чтобы Чарльз и его сын смотрели друг на друга.
– После того как я покончу с вами обоими, – продолжил Бент, – я примусь за семейку младшего Хазарда, ту, что в Калифорнии. Я не успокоюсь, пока не истреблю весь ваш род до последнего колена. Вот так-то, дорогой Чарльз.
Он ласково провел бритвой по щеке Гуса. Ребенок закричал. На его бледной коже выступила тонкая нитка крови.
– Подумай об этом, пока палач выполняет приказ генерала.
– Твою ж мать! – пробормотал Маджи, чем вызвал изумленный взгляд Серой Совы, потому что для человека его ремесла всегда говорил на удивительно чистом языке и не позволял себе ругаться. – Плевать на его приказы! – Он выскочил из-за пеканового дерева, одна ветка которого нависала над ручьем. – Что-то точно случилось!
Индеец попытался было снова его остановить, но Маджи уже садился в седло. Серая Сова колебался всего мгновение, а потом торопливо последовал за ним.
Слезы текли из глаз Гуса, размывая кровь на щеке. Ярость душила Чарльза, доводя его до исступления. Он отчаянно дергал руками, пытаясь ослабить веревку. Грубое волокно обжигало запястья. Вдруг он почувствовал влагу на левой руке – кожа содралась до крови. Он попытался вытащить руку, но бо́льшая ее часть, возле самых костяшек пальцев, все еще была крепко стянута веревкой. Бесполезно. Все бесполезно.
Маджи положил руку на ограду загона для лошадей. Почуяв его запах, гнедая и мулы вскинули головы.
– Тише, тише, – пробормотал он, – не волнуйтесь. Я друг. – Он проскользнул между кольями ограды; гнедая заржала. – Да помолчи ты, Бога ради! – умолял ее Маджи, испытывая огромное желание пристрелить чертову скотину.
Он отчаянно закивал Серой Сове, который, сжимая винтовку, тут же скрылся из вида, подбираясь к переднему крыльцу. Маджи велел ему ждать, пока он не подаст сигнал. Чарльз наверняка находился в доме, потому что его не было ни в курятнике, служившем заодно и конюшней, ни в старой повозке, стоявшей во дворе.
Маджи осторожно подошел к задней двери. Что за ней, он не знал, но от души надеялся, что она не ведет сразу в главное помещение. Он вспотел так, как будто уже наступил август. Едва он протянул руку к задвижке, как из-за угла выбежал жирный енот и уселся у двери.
– Проваливай! – пошептал Маджи и пнул ногой в сторону зверька.
Ручной енот не сдвинулся с места. Он тоже хотел войти, наверное за едой. И мог все испортить.
Маджи замер, не зная, как поступить. Секунд через пятнадцать из дома отчетливо донесся детский плач. И тогда негр с мрачным видом вытащил нож.
– Прости, мистер. – Он быстро наклонился и одним движением прирезал енота.
Из раны на щеке Гуса сочилась кровь. Чарльзу очень хотелось, чтобы сын потерял сознание и ничего не почувствовал, но малыш держался.
Голова Бента вдруг как по волшебству избавилась от боли и этих ужасных губительных огней. Приказы генерала были четкими и точными, а обязанности палача сулили огромную радость. Но он больше не мог сдерживаться. Когда он порезал сына на глазах связанного, обезумевшего от горя отца, он испытал сильнейшее, даже болезненное сексуальное возбуждение и теперь жаждал продолжения.
Блестящее лезвие легло на горло мальчика.
