Ю. СМИТ, ЭСКВАЙР
В телеграмме Чарльза была вкратце изложена ситуация в Монт-Роял. Как невестка Мадлен Мэйн могла так жестоко поступить с близкими людьми, Смит понять не мог. Он никогда не встречался с Эштон Мэйн, хотя Констанция несколько раз упоминала о ней, и всегда не слишком лестно.
Хайрам начал передавать телеграмму, бойко стуча ключом. Смит молча стоял в пыльном зале ожидания, чувствуя, как его снова охватывает уже привычное острое разочарование в поведении большинства человеческих существ. Объяснений такому поведению он не находил.
Уже открыв дверь, чтобы выйти из здания вокзала, он вдруг подумал, что о просьбе Чарльза хорошо бы сообщить еще кому-нибудь из семьи на тот случай, если понадобится помощь и поддержка более личного свойства. Эгоистичный Стэнли едва ли был способен проявить сострадание к близким, но ведь был еще один человек. Она помирилась с братом и вообще по сравнению с прошлым стала гораздо мягче.
– Хайрам, будь любезен, отправь еще одну, хорошо? В Вашингтон.
Тихим воскресным утром Сэм Стаут отпер свой кабинет в сенате. Начинался чудесный летний денек; в кабинете уже было тепло.
Сев за письменный стол, Стаут придвинул к себе небольшую стопку писчей бумаги тринадцать на шестнадцать дюймов и начал отвечать на письма избирателей; большинство из них было тупоголовыми фермерами, которых он глубоко презирал. Одна такая супружеская пара из его старого избирательного округа в Манси прислала целых восемь страниц, исписанных каллиграфическим почерком, с подробнейшим описанием того, почему их сын заслуживает направления в Военную академию. Стаут не знал, как обстоят дела с отбором кандидатов в его родном штате, но на всякий случай написал на письме: «Не годен» и бросил его в проволочную корзину – для служащего, который писал ответы уже более развернуто и отправлял их по адресам.
Он начал читать следующее письмо, но почти сразу отложил его и, бросив перо на лист промокательной бумаги, снова погрузился в те мучительные мысли, которые всю ночь не давали ему спать. Когда он развелся с Эмили, чтобы жениться на Джинни, они с молодой женой сразу договорились, что Сэм уже слишком стар и слишком занят на службе, чтобы заводить новую полноценную семью. Отлично. Он надеялся, что эта маленькая сучка будет соблюдать условия соглашения. Однако накануне вечером, после ужина с шампанским, она заявила, что уже два месяца носит под сердцем дитя. Он ушел ночевать в другую комнату.
Ему казалось, что рушится не только его личная жизнь, но и вообще всё. Еще во время последней поездки по Индиане, выступая с публичными речами, он остро почувствовал, что и он сам, и все остальные республиканцы, с их вечными призывами к мести, всем до смерти надоели. Хотя после Аппоматтокса прошло всего четыре года, людям надоели политические распри и все устали от радикальных социальных программ. Наблюдались даже некоторые признаки недовольства администрацией Гранта, хотя она пришла к власти совсем недавно. Сам Грант был популярен, но чудовищно наивен. Наиболее циничные избиратели Стаута говорили, что скоро дружки президента начнут воровать и грабить прямо у него под носом.
Все это тревожило Стаута. Он поддерживал Гранта – не из идейных соображений, а только лишь в силу целесообразности. Но теперь у него возникло подозрение, что он поставил не на ту лошадь.
Собственные поверхностные убеждения напомнили ему о более твердых и честных убеждениях Вирджилии Хазард. А это, в свою очередь, заставило вспомнить о физической стороне их отношений. Теперь, когда его жена продемонстрировала свою лживость, Вирджилия казалась ему более привлекательной. Возможно, он ошибся, так поспешно расставшись с ней.
Он схватил лист бумаги и начал лихорадочно писать. У него вдруг появилась уверенность, что если он сможет вернуть расположение Вирджилии, то и все остальное как-то наладится. Он изливал в словах свою страсть и свое одиночество, даже признал, пусть и с трудом, свои ошибки, совершенные в то время, когда они были вместе. Когда позже днем он отправлял это письмо, он чувствовал себя беспечным двадцатилетним холостяком.
В понедельник Вирджилия натянула вторую серую перчатку на левую руку, скрыв кольцо с бриллиантом на безымянном пальце, и взяла дорожную сумку. У крыльца дома на Тринадцатой улице уже ждал наемный экипаж, чтобы отвезти ее на вокзал. Она еще раз оглядела комнату, убеждаясь, что все в порядке. На письменном столе лежало оскорбительное письмо от Сэма Стаута. Она совсем забыла о нем, когда получила тревожную телеграмму от Смита и готовилась ответить на нее.
Губы Вирджилии сжались. Она поставила сумку на стул и взяла спички и сургуч, чтобы снова запечатать письмо Стаута. Потом зачеркнула строчки со своим адресом и написала сверху адрес Стаута, перевернула конверт чистой стороной и крупно вывела слово «НЕТ».
Письмо она бросила в почтовый ящик, перед тем как сесть на ночной экспресс, шедший в Ричмонд и Чарльстон.
Во вторник Уилла снова предложила помочь в сборах. Мадлен все еще медлила, словно ожидая какого-то чуда. Но никаких чудес не случалось.
– Хорошо, будем собираться, – сказала она, сдаваясь. – Ценного у нас немного, но, если мы это не увезем, она все уничтожит.
Она стала оборачивать страницами «Курьера» портрет своей матери; пересохший холст теперь был защищен стеклом и рамой. Услышав звук подъехавшей кареты, она прошла к двери. Приехали Тео с женой. Молодой северянин сжал ее руку и сказал, что ему очень жаль. Мари-Луиза, которая просто расцвела на третьем месяце беременности, выразила свои чувства более открыто. Она заплакала в объятиях Мадлен и сквозь рыдания проклинала своего отца. Мадлен ласково гладила ее по спине. Похоже, ей всегда суждено было о ком-то заботиться. Вот если бы кто-нибудь также позаботился и о ней самой.
Пришел Чарльз. Он принес деревянный ящик, который сам сколотил, чтобы защитить портрет при перевозке. С Мари-Луизой они не виделись много лет, поэтому им пришлось знакомиться заново. После этого он не стал ходить вокруг да около и довольно бесцеремонно спросил у нее:
– А твой отец знает, кто на самом деле купил плантацию?
Мари-Луиза кивнула.
– К полудню субботы новости уже разлетелись по всему Чарльстону. Мама сказала, что папа говорил об этом в тот вечер за ужином.
– И что же он сказал?
– Что… – с явной неохотой ответила Мари-Луиза, – что не питает к сестре никаких чувств, так же как и к остальным членам семьи, которых… – Мари-Луиза покраснела и в отчаянии выпалила: – которых осталось уже не так много!
Чарльз сжал в зубах сигару с такой силой, что едва не перекусил ее пополам:
– Что ж, отлично. Прекрасно!
– Мама была настолько взбешена, когда мне рассказывала, что даже произнесла бранное слово. Раньше я никогда не слышала, чтобы она ругала папу. Сказала, что он теперь делает такие деньги в пароходной компании, что Монт-Роял ему не нужен, а каких-то чувств к этому месту он не испытывает. Поэтому и продал… – Мадлен и Чарльз обменялись взглядом, которого Мари-Луиза не заметила. – Мама просто в отчаянии из-за всей этой истории. Я тоже. Мадлен, что же ты теперь будешь делать?
