– Когда я впервые увидел Лос-Анджелес три года назад, – сказал Билли, – там были в основном немощеные улицы да старые глинобитные дома. Теперь все изменилось. В городе настоящий строительный бум; постоянно появляются все новые отели, большие магазины, церкви. У нас уже шестьдесят тысяч народу вместо прежних шести тысяч. Будущее своей семьи я вижу только там.
Его собеседник, унитарианский пастор из Бостона, держал шляпу двумя руками, чтобы морской ветер не сорвал ее с головы. Маленький прогулочный пароход только что отошел от причала в Санта-Монике, направляясь к берегу Санта-Барбары. Стояло прекрасное утро.
– Вы говорили, что вы инженер-строитель…
– Да, по образованию.
Билли исполнился сорок один год, он располнел и становился все больше похож на своего брата Джорджа. В бакенбардах уже блестела седина.
– Сейчас я в основном занимаюсь поиском и продажей участков под застройку.
– Много уже покупателей?
– Пока нет, но я рассчитываю на будущее. – Билли облокотился о поручни, глядя перед собой горящим взглядом. – Благодаря трансконтинентальной дороге в прошлом году прибыло семьдесят тысяч гостей и новых жителей. И это лишь начало. Понимаете, у нас же есть все: места для новых городов, изумительные пейзажи, здоровый воздух, прекрасный климат. Я вырос в Пенсильвании. Иногда мне снится снег, но я по нему не скучаю.
На палубу вышла Бретт, держа за руку их младшего сына, двухлетнего Альфреда. Билли познакомил ее с пастором.
– Этот чудесный малыш – ваш единственный ребенок? – спросил тот.
Бретт засмеялась:
– Нет, что вы! У нас четыре девочки и еще два мальчика. Старшему одиннадцать. Он сейчас в каюте, присматривает за остальными.
– И вы все собираетесь ехать в Филадельфию на поезде? – явно изумился пастор.
– Да, – кивнул Билли, – после того, как проедемся по побережью и покажем детям все красоты. Полагаю, мы возьмем для себя целиком один из вагонов «Конкорда».
– Вы, должно быть, очень счастливы, что едете домой, – заметил пастор.
Билли улыбнулся:
– Мне будет приятно повидать родных после долгих лет разлуки, но наш дом – Калифорния.
Бретт взяла мужа под руку, и они оба оглянулись на причал, оставшийся за кормой, и на синеватые горы вдали. Гудок крошечного пароходика на мгновение распугал чаек, круживших над сверкающей водой.
Джордж немного почитал «Сайнтифик Американ». Он сидел в плюшевом кресле в фойе представительства Пенсильвании, выходившего на Фонтейн-авеню, одной из главных прогулочных аллей на территории выставки. Автором этого уродливого здания в готическом стиле был молодой Шварцманн, баварский инженер, который также делал проекты нескольких основных павильонов и общий план застройки территории. Так как Пенсильвания была официальной хозяйкой выставки, ее представительство, разумеется, стало самым большим из двадцати четырех зданий, построенных на бюджетные средства. Объективно говоря, Джордж понимал, что здание ужасно. Жители Филадельфии боялись, что оно останется в Фэрмаунт-парке навсегда. И все же, будучи частью общего плана выставки, оно давало гражданам Лихай-Стейшн повод для гордости, и он тоже испытывал гордость.
Это был трудный год для Джорджа, как и предыдущие три или четыре года, прошедшие с тех пор, как было задумано проведение этой грандиозной выставки. Он стал одним из семи вице-президентов частной юбилейной комиссии и членом ее финансового комитета. Помог собрать по подписке миллион долларов в поддержу государственного финансирования на создание гигантской экспозиции. А когда с деньгами вышла заминка, провел несколько недель в Вашингтоне, добиваясь помощи конгресса. Кроме того, он усердно работал на благо укрепления Франко-американского союза, помогая доставить часть задуманного монумента Бартольди на территорию выставки. Грандиозную статую, если она когда-нибудь будет закончена, планировали установить на острове Бедлоу в нью-йоркской гавани. Правда, как и заметил Джордж в разговоре с журналистом Леви, в стране царили консервативные настроения, и даже искренний дар Франции вызывал подозрения.
Недавно Джордж вернулся из Цинциннати. Там он со своим другом Карлом Шурцем и несколькими единомышленниками-республиканцами успешно противодействовал выдвижению в кандидаты на будущих президентских выборах спикера палаты представителей Джеймса Г. Блейна, очевидно замешанного в махинациях по тайной торговле акциями, так или иначе имевшими отношение к «Юнион Пасифик». Республиканцам совсем не нужны были скандалы в администрации Гранта и кандидат с запятнанной репутацией. Джордж и его сторонники выдвинули кандидатом от партии губернатора Огайо Ратерфорда Б. Хейса.
Он гордился выдвижением Хейса так же, как гордился этой выставкой, где на двухстах восьмидесяти четырех акрах парковой земли вдоль берега Скулкилл было построено двести сорок девять больших и малых строений. Он гордился и тем, что так много иностранных государств решили принять в ней участие. Таким образом они выражали признание заявки его собственной страны на роль нового индустриального гиганта. Ему нравилось ходить по Техническому павильону, где завод Хазардов демонстрировал свои паровые котлы для локомотивов, железнодорожные рельсы и декоративные изделия из чугуна. На артиллерийском стенде напротив правительственного павильона завод Хазардов был представлен двумя гладкоствольными береговыми орудиями, отлитыми по методу Родмана во время войны. Хотя они были не такими внушительными, как гигантские тринадцатидюймовки Фридриха Круппа, прозванные машинами для убийства, тем не менее пушки Хазарда внесли свой вклад в победу Союза, чем Джордж тоже гордился.
Текст статьи в «Сайнтифик Американ» вдруг расплылся у него перед глазами. Совершенно не желая того, Джордж понял, насколько фальшива вся его кипучая деятельность. Нет, сама работа была очень важна, в этом он ни минуты не сомневался. Но это была просто замена дома и семьи, которых ему так не хватало. С тех пор как умерла Констанция, он чувствовал невыносимое одиночество. Он ненавидел тишину Бельведера, ненавидел свою постель в холодные январские ночи. Дети становились все старше, и от этого одиночество тоже росло. Он с головой ушел в политику и общественные дела, чтобы не иметь возможности остановиться и подумать, во что превратилась его жизнь. Но оказалось, что он об этом и не забывал.
В фойе раздался какой-то шум. Доставили очередной Колокол свободы, на этот раз из Гаррисберга, в ярд высотой, сделанный целиком из сахара. Из-за колокола вышел Стэнли.
Осенью Стэнли собирался снова переизбраться в палату представителей от Лихай-Стейшн. Это был бы уже его третий срок. Стэнли сильно располнел, обрюзг, но по-прежнему держался с той же властностью, которую быстро приобретали чиновники, перебравшиеся в Вашингтон. Рядом с ним был его похожий на хорька сын Лейбан, чавкающий попкорном из пакета, купленного в одной из палаток на Фонтейн-авеню.
Джордж отложил журнал и подошел к брату, чтобы поздороваться. Шла вторая половина пятницы, последнего дня июня.
