– Да, ты без труда найдешь хоть целый взвод покровителей. Так же хороша, как всегда.
– Спасибо, Легран. Как там Уилл?
– Ворочает миллионами, старый сукин сын. На выставке в Филадельфии нашей модели «Эштон» присудили одну из медалей, представляешь? Но ты все-таки расскажи, что случилось? Почему ты уехала? Вернулась из Каролины и на следующий день – фьюить! Исчезла.
– У нас с Уиллом возникли серьезные разногласия.
Рассказывать ему больше не имело смысла. Да и какой смысл говорить, что ей не повезло оказаться вдали от Шато Виллар именно в тот день, когда с почтой принесли последний счет от Фейвора Херрингтона. Зато Уилл был дома, поправлялся после летней инфлюэнцы. Он вскрыл письмо от незнакомой адвокатской фирмы, а потом захотел узнать, зачем она наняла юриста, если, по ее словам, ездила в Южную Каролину просто в гости. Эштон лгала и изворачивалась как могла, но Уилл был старым упрямцем, а успех только прибавил ему сил. Когда Эштон, не выдержав, закричала, что скорее сгорит в аду, чем расскажет ему хоть что-нибудь, он просто пожал плечами и сказал, что телеграфирует Фейвору Херрингтону и потребует объяснений. Он упирал на свои супружеские права и заявил, что Херрингтон не сможет сохранить конфиденциальность, так как Эштон тратила деньги мужа, а не свои. Испуганная Эштон призналась, что внесла огромный залог за Монт-Роял, воспользовавшись аккредитивом их банка.
Она пыталась принять независимый вид, но поняла, что проиграла, когда увидела, как сузились глаза Уилла и как сжались его губы. Когда разговор закончился и она созналась, что почти сумела отнять Монт-Роял у собственной семьи, Уилл напомнил ей о своем предупреждении, после того как она убила деверя хозяйки борделя в Санта-Фе.
– Я ведь говорил тебе, что не потерплю подобной подлости снова. Я люблю тебя, Эштон, такой уж я старый дурак. Но будь я проклят, если стану жить рядом с такой низкой особой. Я хочу, чтобы ты собрала свои вещи и убралась отсюда завтра к полудню.
– Разногласия, говоришь? – сказал Виллер. – Значит, ты с ним развелась?
Эштон покачала головой, испытывая отвращение от чувства сентиментальной тоски, вызванной этим разговором. Уж слишком знакомым было это чувство.
– Но возможно, он сам со мной развелся. Я не знаю.
– Насколько мне известно, он этого не делал, – сказал Виллер. – А ему известно, где ты?
– Нет, но едва ли его это интересует. У меня все прекрасно, – солгала она. – Я счастлива. Если у женщины есть здоровье, красота и регулярный доход, что ей еще нужно?
Ну почему Уилл был таким же прямолинейным, как его пианино? Проснувшись среди ночи, она часто вспоминала, как он уютно лежал рядом с ней под толстым одеялом.
Ее темные глаза, казавшиеся еще темнее на белом от пудры лице, вдруг расширились. Ей не понравился изучающий взгляд Виллера.
– В чем дело, Легран?
– Просто думаю. Я так понимаю, у вас с Уиллом должны были появиться серьезные причины для расставания. Но он был твоим мужем, а возможно, и остался. Ему будет неприятно узнать о том, что с тобой стало.
Ее сердце забилось быстрее.
– Ты не сделаешь такой подлости и не расскажешь ему.
– Тебя волнуют чувства этого старого хрыча?
– Нет, но я… я просто хочу сохранить свою частную жизнь.
– Я сохраню, – Виллер окинул ее жадным взглядом, – в обмен на небольшое воспоминание о старых временах.
Ее пышная грудь поднималась и опускалась, как нос корабля при небольшой качке.
– Я владелица клуба «Каролина», а не одна из его работниц! – воскликнула она – само возмущенное благородство.
Легран встал с кресла:
– Ладно, но тогда и я не могу обещать, что буду помалкивать.
Эштон схватила его за руку и погладила по ладони:
– Я ведь могу сделать исключение на один вечерок.
Виллер облизнул губы:
– Бесплатно?
Ей хотелось ударить его. Хотелось зарыдать от отчаяния. Но она улыбнулась, откинув голову назад; ее темные, тщательно ухоженные волосы переливались в свете лампы.
– Ну разумеется. Какие могут быть расчеты между друзьями?
Позже, когда Принцесса Лу заиграла «Hail Columbia», кроме патриотично вывешенного при входе флага, здесь это было единственное напоминание о Дне независимости, Легран кончил в третий раз, снова не доставив ей никакого удовольствия.
Когда он откатился в сторону, то случайно коснулся мягкого бугорка жира, который все больше нарастал на ее талии, как бы мало она ни ела. Торговец пианино был не настолько груб, чтобы сказать ей об этом, но Эштон почувствовала, как его пальцы задержались на секунду, прежде чем соскользнуть с ее живота.
Почему-то именно это прикосновение сломило ее. Да, она считала себя сильной, преуспевающей женщиной, но впереди ее не ждало ничего, кроме старости, медленного увядания ее красоты и смерти. И отчаянных усилий, чтобы противостоять всему этому то время, что ей еще отпущено.
Вскоре Виллер уже храпел. Эштон лежала на боку, спиной к нему, подложив ладонь под щеку и прижав колени к груди. Она смотрела куда-то перед собой, мечтая снова стать ребенком и играть с Бретт на лужайке Монт-Роял.
Вечером четверга двадцать девять членов семей Мэйн и Хазард собрались в закрытом обеденном зале, предоставленном им отелем. Возле открытого конца стола, сделанного в форме подковы, стоял мольберт с изображением белоколонного фасада нового дома в Монт-Роял. Мадлен описала, каким он стал, и пригласила всех приезжать в гости в любое удобное для них время. Когда она закончила, за столом раздались теплые аплодисменты.
Потом встал Джордж, уверенный и сдержанный. В зале стало тихо, лишь тихонько шуршала юбка Уиллы, которая держала на коленях маленького Альфреда, покачивая его, чтобы малыш не вертелся. Вскоре ребенок начал дремать, сунув в рот большой палец.
Джордж откашлялся. Чарльз зажег очередную сигару, и по душной комнате плыл сизый дым.
– Я рад, что мы собрались именно в такую знаменательную годовщину. Мы во многом согласны друг с другом, хотя, к сожалению, политику республиканцев я в этот список включить не могу.
Все засмеялись, и Фримонт Невин смеялся так же искренне, как остальные. Через два места от него Стэнли демонстративно закашлялся в салфетку и бросал на мужа Патриции уничтожающие взгляды. Ранее Стэнли и этот молодой газетчик крепко поссорились из-за грантовского соглашения об аннексии Санто-Доминго, о которой представители президента договорились в обход конгресса и кабинета министров. Сенат отменил соглашение, и вся эта история привела к началу отдаления таких влиятельных республиканцев, как Джордж, от официального крыла и переходу их на сторону тех, кто хотел реформировать партию. Стэнли едва не хватил удар, когда Фримонт Невин назвал поведение Гранта преступным.
– Когда я думал, что сказать вам, – продолжал Джордж, – я вспомнил о том плакате, который сделали к празднованию Дня независимости в Филадельфии. Вы видели его? – (Многие согласно закивали.) – Позвольте мне процитировать слова из него. – Он взял листок и прочитал то, что было написано на плакате между 1776 и 1876 годом; потом положил листок рядом с бокалом воды. – Это очень точно подводит итог как для страны, так и для наших собственных жизней. С тех пор как Мэйнов и Хазардов впервые связала дружбой Военная академия, мы все изменились, как изменилась и страна. Мы никогда не станем прежними, и только одно осталось неизменным. Привязанность наших семей друг к другу неизменна.
