– Актеры теперь готовы подписывать контракт на весь сезон, ведь я их убедила, что Сэм больше не будет пропивать всю прибыль. – (В репертуаре было уже четыре спектакля, и труппа начала подумывать о гастролях.) – Вы знаете, что между Сент-Луисом и Солт-Лейк-Сити нет ни одного приличного театра? Мне кажется, что все эти новые города, которые сейчас строятся вдоль железной дороги, будут просто идеальны для гастролирующей труппы с собственным шатром.
– И гарнизоны тоже, – сказал Чарльз; официант принес горячий крепкий кофе в серебряном кофейнике и разлил по чашкам. – Вам нравится такая жизнь, ведь так?
– Да, нравится. Но… я опять веду себя бесстыдно. – Она посмотрела ему прямо в глаза, и ее щеки порозовели. – Я всю зиму часто думала о вас.
Чарльз не смог устоять перед ее взглядом. Понимал, что должен отступить, но не смог.
– Я тоже думал о вас, Уилла, – сказал он.
Она уронила руки на колени и очень тихо произнесла:
– Не знаю, что вы делаете со мной. Я дрожу, как какая-нибудь инженю перед первым выходом на сцену. Я не могу пить этот кофе. Я ничего больше не хочу. – Последовала долгая пауза. – Вы проводите меня в номер?
– Да. С огромной радостью.
Так все и случилось между ними – и намного раньше, чем мог предполагать Чарльз, – в маленькой спальне, слабо освещенной газовой лампой, которая горела в смежной с ней гостиной.
Уилла негромко стонала от желания, когда они снимали друг с друга одежду. Пока она вытаскивала шпильки из своих удивительных золотисто-пепельных волос, Чарльз осторожно коснулся ее маленькой груди – сначала одной, потом другой.
– О, как же я рада, что ты есть на свете, Чарльз! – прошептала она, увлекая его на кровать.
Она снова и снова гладила ладонями его грудь, целовала шею, губы. Он почувствовал слезы счастья на ее щеках.
– Я вовсе не гулящая женщина, – шептала Уилла. – У меня был всего один мужчина, и я с ним была только два раза – просто из любопытства. Оба раза ничего не получилось, так что я совсем неопытная. Надеюсь, это…
– Тсс… – остановил ее Чарльз, целуя в губы. – Тсс…
Она была нежной и страстной, чуткой и пленительной, волнующей и трепетной. В ее объятиях Чарльз забыл обо всех своих сомнениях и страхах и больше не думал о том, к чему могут привести эти отношения. Он не думал ни о чем, кроме этой удивительной юной женщины, которая своей искренностью, своим теплом и пылкостью снова пробудила любовь в его израненной душе.
Проснулся он внезапно, не понимая, где находится. Резко повернулся. Увидел газовый свет сквозь полуоткрытую дверь спальни. Его движение разбудило Уиллу.
– Что с тобой?
– Просто сон.
Она нежно обняла его обнаженной рукой, поцеловала в плечо:
– Плохой сон?
– Наверное. Он сразу забылся.
После недолгого молчания Уилла сказала:
– Ты несколько раз кричал. Произносил какое-то имя. – Снова пауза. – Не мое.
Расстроенный, Чарльз приподнялся на локте.
– Нет-нет, – быстро сказала Уилла. – Все в порядке, Чарльз. Тебе просто нужно поговорить об этом. Да и мне тоже нужно кое-что рассказать. Только завтра… – пробормотала она, прижимаясь к нему и нежно гладя его закрытые глаза.
Рано утром Чарльз оделся и, чтобы соблюсти приличия, покинул отель. От лестницы до дверей в вестибюль он шел смело и даже нарочно шумел. Портье, дремавший за стойкой, приоткрыл один глаз, но, поскольку Чарльз вел себя так, словно скрывать ему нечего, снова погрузился в сон.
Чарльз снял номер в отеле подешевле и на следующее утро приехал к Уилле в нанятой двуколке. Уилла собрала корзинку для пикника. Они отправились в окрестности города, где у верховья реки устроились в небольшой рощице с вязами и платанами, увитыми диким сладко-горьким пасленом. В воздухе пахло мятой. На залитом солнцем поле к северу от рощи цвели дикие астры и лапчатка, а среди зарослей ядовитого плюща гордо красовались ариземы.
– У меня один неловкий вопрос, – сказал Чарльз, помогая Уилле распаковать корзину, в которой были толстые колечки копченых колбасок, черные ржаные хлебцы из местной немецкой пекарни и закупоренная фляга с пенным имбирным пивом. – Прошлой ночью… моя борода, она… ну…
– Да, очень колючая, как эти сорняки вокруг, – поддразнила его девушка. – Заметил, что мне пришлось посильнее напудриться? А все оттого, что ты оставил на моей коже неоспоримые свидетельства нашего возмутительного поведения. – Она наклонилась к Чарльзу и нежно поцеловала его. – О чем я ни секундочки не жалею, потому что мне было безумно хорошо. А теперь…
Она расстелила в тени клетчатую скатерть. Поодаль лошадь, запряженная в двуколку, взмахивала хвостом, отгоняя насекомых. По реке с севера в сторону Сент-Луиса величаво шел большой колесный пароход.
– Хочу кое-что тебе рассказать, чтобы между нами не осталось тайн, – сказала Уилла. – Я вовсе не по своей воле приехала в театр Сэма, хотя теперь очень рада, что оказалась в нем. Просто я бежала от одного человека. Его зовут Клавдий Вуд.
Уилла рассказала о том, что случилось в Нью-Йорке, о кинжале Макбета и о доброте Эдвина Бута. После этого Чарльзу было уже гораздо легче рассказать ей об Августе Барклай, о том, что они любили друг друга, но не поженились. Правда, конец истории он несколько сократил. Просто сказал, что война разлучила их, перед тем как Августа умерла. Он не стал говорить, что это он разорвал их отношения, чтобы избавить любимую женщину от страданий, которые она бы неизбежно испытала в случае его гибели. Вот только по горькой иронии судьбы это ему пришлось оплакивать ее, а не наоборот.
А теперь он здесь…
Пока они обедали, солнце поднималось все выше и выше. Миссисипи снова текла безмятежно, пароход давно прошел. Становилось жарко. Чарльз чувствовал, как за открытый ворот рубахи стекает пот.
Уилла предложила ему положить голову ей на колени и отдохнуть. Он спросил, можно ли закурить, зажег сигару, а потом сказал:
– Расскажи мне, какая ты. Что тебе нравится, а что – нет.
Она немного подумала, ласково поглаживая его бороду:
– Мне нравится раннее утро. Нравится ощущение чистоты на лице после умывания. Нравится смотреть на спящих детей, а еще вкус диких ягод. Нравятся стихи Эдгара По и шекспировские комедии. Нравятся парады. Море. А еще бесстыдно нравится слушать аплодисменты, стоя на сцене. – Она наклонилась и поцеловала Чарльза в лоб. – И я только что обнаружила, что мне нравится спать, обнимая мужчину, хотя и не всякого. Теперь о том, что мне не нравится. Глупость. Бессмысленная злоба – мир и так достаточно суров. Напыщенность. Богачи, которые думают, что деньги сами по себе делают их достойными людьми. Но больше всего на свете… – (Последовал еще один поцелуй.) – Больше всего на свете мне нравишься ты. Думаю, я люблю тебя. Хотя папа советовал мне не влюбляться, чтобы жизнь меня не ранила. Но я, похоже, влюбилась в тебя с первого взгляда.
