То, что разболтала обо мне твоя сестра Эштон в Ричмонде, теперь известно всей округе. Правда, никто еще ни разу при мне не упомянул об этом. Конечно же, благодаря тебе. К твоей памяти здесь относятся с большим уважением и до сих пор горюют о твоей кончине.
Мы посеяли четыре квадрата риса. Надеемся получить хороший урожай, чтобы продать его, если найдется покупатель. Энди, Джейн и я работаем в поле каждый день.
В прошлом месяце пастор Африканской методистской церкви поженил Энди и Джейн. Они взяли себе новую фамилию. Энди предложил фамилию Линкольн, но Джейн отказалась, потому что ее выбрали слишком много бывших рабов. Теперь они Шерманы, хотя такой выбор едва ли вызовет к ним любовь белого населения. Но они свободные люди и вправе взять любое имя, какое захотят.
Сосновый домик, построенный вместо усадьбы, которую сожгли Каффи, Джонс и их прихвостни, заново покрасили белой краской. По вечерам ко мне приходит Джейн, пока Энди строит их собственный дом; мы разговариваем или чиним разное старье, которое теперь заменяет приличную одежду, а иногда отправляемся в нашу «библиотеку». Она состоит из единственного номера дамского журнала за 1863 год и десяти последних страниц «Южного литературного вестника».
Джейн часто говорит о том, чтобы открыть школу, и хочет даже обратиться в новое Бюро по делам освобожденных с просьбой найти учителя. Я продолжаю заниматься с ней, считая это своим долгом, и мне не важно, что кому-то наши уроки могут не нравиться. Охваченные горечью поражения, лишь немногие белые склонны помогать тем, кто освобожден росчерком пера Линкольна и клинком Шермана.
Однако, прежде чем думать о школе, мы должны подумать о том, как выжить. Одного риса для этого не хватит. Да, я знаю, наш дорогой Джордж Хазард готов дать нам неограниченный кредит, но я не хочу обращаться к нему, потому что считаю это слабостью. В этом отношении я уж точно настоящая южанка – гордости и высокомерия хоть отбавляй.
Наверное, можно попробовать продавать древесину сосен и кипарисов, которых у нас так много. Я ничего не знаю о лесопильном деле, но могу научиться. Понадобится оборудование, а это означает еще один кредит. Банки в Чарльстоне наверняка скоро снова откроются. И Джордж Уильямс, и наш старый друг из партии вигов Леверетт Докинз во время войны держали свои деньги в фунтах стерлингов в иностранном банке, неплохо на этом заработали, и теперь на побережье снова оживет коммерческая жизнь. Если банк Леверетта действительно откроется, я обращусь к нему.
Еще придется нанимать рабочих, и здесь тоже могут возникнуть сложности. Негры предпочитают наслаждаться своей обретенной свободой, а не работать на прежних хозяев, даже за деньги. Это серьезная проблема для всего Юга.
Но несмотря на все это, бесценный мой Орри, я должна рассказать тебе о своей самой невероятной мечте, которую я поклялась исполнить во что бы то ни стало. Она родилась несколько дней назад из моей любви к тебе и моей огромной, неизбывной гордости тем, что я была твоей женой…
Той ночью, уже после полуночи, промучившись без сна, Мадлен вышла из дому, у которого теперь появилось еще одно крыло с двумя спальнями. Вдове Орри Мэйна было под сорок, но ее прекрасная фигура с тонкой талией и пышной грудью сохранилась такой же, как в тот день, когда он спас ее на речной дороге, хотя возраст и пережитые горести все-таки уже начинали оставлять следы на ее лице.
Она проплакала целый час, стыдясь своих слез, но не в силах остановиться. И теперь решительно шла через широкую лужайку, залитую белым светом луны, висевшей над деревьями, которые росли вдоль берега Эшли. На том месте, где раньше был причал, она спугнула большую белую цаплю. Птица взлетела в воздух и поплыла в небе.
Обернувшись, Мадлен посмотрела назад, на лужайку, окруженную могучими дубами в косматых бородах испанского мха. Перед ее мысленным взором вдруг возник большой красивый дом, в котором они жили с Орри как муж и жена. Словно наяву она видела изящные колонны, ярко освещенные окна; смотрела, как одна за другой к входу подъезжают кареты, привозя нарядных дам и галантных джентльменов, слышала их веселый смех.
Тогда-то к ней и пришла эта мысль. Сердце вдруг забилось так часто, что даже закололо в груди. Она сказала себе, что на том месте, где сейчас стоит этот жалкий деревянный домишко, выкрашенный белой краской, обязательно появится новый Монт-Роял. Прекрасный, величественный особняк, который будет стоять здесь вечно в память о ее муже, его доброте и обо всем хорошем, что сделала семья Мэйн.
Захваченная этой идеей, она подумала, что новый дом не должен быть точной копией прежнего, ведь, несмотря на красоту и изящество, сгоревший Монт-Роял таил в себе зло. Хотя Мэйны всегда были добры к своим рабам, они считали негров своей собственностью и, таким образом, поддерживали порочную систему рабства, которая подразумевала и кандалы, и телесные наказания, а также смерть или кастрацию за попытки побега. Орри пришел почти к полному ее отрицанию, а Купер еще в молодости открыто обвинял ее. Поэтому возрожденный Монт-Роял должен стать по-настоящему обновленным, потому что пришли новые времена. Новый век.
На глаза набежали слезы. Мадлен сложила ладони и подняла их к лунному свету:
– Я это сделаю. Не знаю как, но сделаю. В память о тебе…
Она отчетливо увидела, как Монт-Роял, словно птица феникс, восстает из пепла. Словно языческая жрица, с возведенными вверх руками, она подняла голову к невидимым богам, смотревшим на нее из-под звездного купола каролинского неба. Она обращалась к мужу, который был где-то там, среди звезд.
– Клянусь перед этими небесами, Орри! Я построю его ради тебя.
Сегодня у нас был неожиданный гость. По пути домой из Чарльстона заезжал генерал Уэйд Хэмптон. Говорят, что из-за его высокого чина и военных подвигов под амнистию он попадет еще очень не скоро.
Признаться, его сила духа и бодрость поразили меня. Война принесла ему столько горя – брат Фрэнк и сын Престон погибли в бою; он в одночасье потерял три тысячи рабов, а фамильные поместья в Миллвуде и Сэнд-Хиллсе сожгли федералы. Сейчас он живет в жалкой лачуге одного из бывших надсмотрщиков в Сэнд-Хиллсе, и ему грозит серьезное обвинение в том, что именно он, а не Шерман сжег Колумбию
[2], когда отдал приказ поджечь тюки хлопка, чтобы те не достались янки.
Однако ведет он себя так, будто все это его совсем не тревожит, а вот о других, наоборот, волнуется очень искренне.
Уэйд Хэмптон сидел перед домом на отпиленном куске бревна, служащем стулом. Самому старому из командиров кавалерии генерала Ли было уже сорок семь; в его позе чувствовалось некоторое напряжение. Пять раз он был ранен. Вернувшись домой, генерал сбрил свою огромную бороду, оставив только маленькую эспаньолку, зато продолжал носить большие закрученные усы и бакенбарды. Под старым суконным сюртуком виднелся торчащий из кобуры револьвер с рукояткой из слоновой кости.
