Теодор Дэвис. Лето на Равнинах. «Харперс мэгэзин», 1868 год
Глава 29
– Сукин сын! – рявкнул Айк Барнс, врываясь в комнату.
– Я? – спросил Чарльз, опуская на стол февральский номер «Харперс».
Этот выпуск передавали по всему Ливенворту из-за статьи Дж. У. Николса о Хикоке. Николс очень подробно написал о том, как Хикок стал легендарным разведчиком у Сэма Кёртиса на юго-западе, как участвовал в сражениях при Уилсонс-Крик и Пи-Ридж на стороне Союза, а также о его фантастической меткости в стрельбе из револьвера. Он утверждал, что Дикий Билл застрелил не меньше десяти человек, хотя откуда взялось это прозвище, никто толком не знал. Прочитав статью, Чарльз уже точно знал, что скоро о Хикоке будет знать вся Америка.
– Да не ты, тоже мне шутник! – фыркнул Барнс. – Я о Хоффмане говорю. Завтра мы выступаем к форту Райли и не сможем взять с собой прачек.
Дремавший рядом Флойд Хук встрепенулся. Видимо, эта новость его потрясла, он был известный франт.
– Это еще почему, капитан?
– Хоффман сказал «нет» – вот почему. Женщинам приказано не покидать гарнизон в повозках роты «С».
Чарльз задумчиво поскреб подбородок:
– Что ж, приказ есть приказ, надо выполнять. Попросим дам встретиться с нами за воротами.
Барнс моргнул:
– Слушай, Чарли, после возвращения из Сент-Луиса ты как с цепи сорвался. Злой стал. Но голова у тебя что надо, и я рад, что ты в моей роте.
Вечер Чарльз провел с генералом Дунканом и малышом Гусом. Они устроили с сыном шуточную борьбу, мальчик заливался счастливым смехом, а когда пришло время идти спать, крепко обнял Чарльза.
Дункан спросил об Уилле.
– Ты о ней ни разу не упомянул.
– У нее все в порядке, репетирует новую роль, – ответил Чарльз.
Больше на эту тему они не заговаривали.
Утро следующего дня выдалось теплым и ясным. Семьдесят два солдата роты «С», трое офицеров – два из них с женами – готовились выступить из гарнизона Ливенворт. Грирсон пожал руку каждому из офицеров.
– Я горжусь этой ротой и этим полком, – сказал он. – И хочу дожить до того дня, когда поведу вас в бой. Если к осени не избавлюсь от Хоффмана, уволюсь к чертовой матери!
– Не надо, сэр, – возразил Хук. – Мы пошлем лейтенанта Августа пристрелить Хоффмана ради вас. Он просто умирает от желания кого-нибудь пристрелить. Все равно кого.
Чарльз закипел от злости, но промолчал.
Рота двинулась вперед. Стоя рядом с Дьяволом и ласково похлопывая его, Чарльз смотрел, как кавалеристы проезжают мимо, строясь в колонну по четыре. Наставления Барнса о походной форме не прошли даром. Оделись солдаты весьма разномастно: рубашки из выгоревшего серого хлопка, зеленого шелка, грубой желтой шерсти, кавалеристские брюки, джинсы, индейские кожаные леггины, на головах – кепи, меховые шапки, соломенные шляпы, даже одно мексиканское сомбреро. Еще он заметил много новеньких охотничьих ножей боуи и револьверов.
Сам Чарльз тоже выбрал удобную одежду. Он был в свободных штанах в черную и желтую полоску и рубашке из тонкой оленьей кожи. Синюю армейскую форму он уложил в дорожный сундук вместе со своим любимым цыганским пончо и новым зимним кителем с отделкой из овечьего меха. За этот китель и новую черную ковбойскую шляпу он отдал свой плащ с пелериной.
Маджи-чародей красовался в черном котелке с заткнутым за ленту индюшьим пером. Увидев Чарльза, он выпрямился и браво отдал честь. Вторая рука коснулась лба, и между большим и указательным пальцем мелькнула бубновая королева, после чего Маджи сунул карту под мышку, где она тут же исчезла. А ловкий фокусник поехал дальше, сияя своей ослепительной улыбкой.
В облаке пыли, клубящемся за фургоном, в котором ехали Ловетта Барнс, молодая жена Флойда Хука Долорес, выглядевшая уставшей, и маленькая дочь Хука, появился всадник. Чарльз напрягся, протягивая руку к револьверу в седельной сумке.
– Где Барнс? – спросил Уолдо Краг, останавливая лошадь.
– Во главе колонны, сэр.
– Ну так скажите ему, что я обнаружил его обман. И генерал Хоффман непременно отразит это в полковом рапорте.
Чарльз сделал невинное лицо:
– Обман, сэр?
– Хватит притворяться, будто вы не понимаете! Вам известно, что прачкам было запрещено выезжать с ротой «С» из гарнизона.
– Они и не выезжали. Насколько я знаю, они выехали час назад. Вы хотите сказать, что командование станет возражать, если мы случайно встретимся с ними по дороге и просто из вежливости, как джентльмены, предложим им составить нам компанию?
– До самого форта Райли? – Щеки Крага налились кровью. – Ну, ты мне ответишь за это, мерзавец!
– Послушайте, Краг… Я солдат, такой же…
– Черта с два! Ты предатель! Ты позоришь форму, которую даже отказываешься носить! Если Грирсон будет цацкаться с тобой, я лично этим займусь. Тобой и твоими черномазыми. Только взгляните на них – вырядились, как сицилийские разбойники!
Чарльз поставил ногу в стремя:
– До свидания, генерал.
В Ливенворт-Сити они посадили прачек в фургон. Сразу за городом началась череда ферм, где на черных плодородных полях уже зеленели первые всходы. Беленые домики и хозяйственные постройки, казалось, стояли тут вечно, хотя им наверняка было не больше десяти лет.
Потом они решили свернуть от железной дороги и вкопанных вдоль нее телеграфных столбов. Поднявшийся ветер раскачивал уже распускающиеся ветки ив и платанов, пеканов и вязов. Через пологие холмы, покрытые полями подсолнухов, через сверкающие ручьи в зарослях дикой земляники, рассекая океан травы и взметая к куполу неба флажки и знамена, рота «С» двигалась на запад.
Чарльз нес с собой воспоминания об Уилле и связанную с ними боль. Он то и дело тихонько напевал ту незамысловатую мелодию, которую она записала для него. Аккуратно сложенный листок с нотами был спрятан в складках его цыганского пончо. Этим утром мелодия показалась ему неожиданно грустной, поэтому он умолк и какое-то время ехал в тишине.
Вскоре бодрящий воздух и яркое солнце мало-помалу облегчили его тоску. В памяти вдруг всплыла одна из тех нежных грустных мелодий, которые он слышал еще в детстве, когда околачивался по воскресеньям возле молитвенного дома в поселке рабов в Монт-Роял, но тогда он был мал и беззаботен и не мог понять ни жизни вокруг себя, ни тех страданий, что выражала эта песня.
Я все иду, иду, иду
По жестокому этому миру…
К нему подъехал Хук:
– Где это ты выучил негритянские песни, Чарли?
– Это не негритянская песня. Это церковный гимн рабов.
– Понятно. Но в твоем исполнении он звучит довольно бодро. Рад, что у тебя меняется настроение.
