– Что тебе приснилось? Наверное, что-то ужасное.
– Мексика и еще Булл-Ран… Прости, что так безобразно вел себя сегодня. Утром я сразу же поговорю с детьми, и мы откроем подарки. Хочу, чтобы они знали: я сожалею о своей грубости.
– Они не обижаются. Они же видят, как ты страдаешь. Только не понимают почему. Я и сама не уверена, что понимаю.
– Боже, да они должны меня ненавидеть!
– Никогда. Они знают, что ты хороший отец. Они тебя любят и желают тебе счастья, особенно в Рождество.
– Эта война превращает Рождество в насмешку.
Джордж прижался к ней лицом, щеки Констанции были холодными. Воздух в спальне был просто ледяным – он слишком сильно открыл окно. В комнате стоял застарелый запах табака и мужского пота.
– Значит, это война так выбила тебя из колеи?
– Наверное. Такое короткое слово: «война», а сколько несчастий оно приносит! А еще меня просто тошнит от непорядочности, процветающей в этом городе. За всей этой торжественной риторикой кроется обычная жадность. Знаешь, если Стэнли будет продолжать в таких же количествах продавать ботинки для пехоты, он за год получит баснословную прибыль. Можно даже сказать, небольшое состояние. Только вот беда – эти ботинки развалялся уже через неделю на дорогах Виргинии или Миссури, или куда там еще они отправляют эту мерзость.
– Лучше бы я этого не знала.
– Но что меня беспокоит больше всего, так это слова Тайера на приеме. Невозможно создать эффективную армию за три месяца. На это нужно два или три года.
– Ты хочешь сказать, он полагает, что война будет идти так долго?
– Да. Обещанная легкая победа весной – это жестокая ложь. Война не может быть легкой. Никогда не была и не будет. Уже сейчас все меняется. Вперед выходят совсем другие люди, вроде Стивенса, жаждущие кровопролития. Сможет ли Билли такое пережить? А Орри и Чарльз? Если я когда-нибудь снова увижу Орри, станет ли он со мной разговаривать? Долгие войны порождают долгую ненависть. Долгая война меняет людей, Констанция. Изматывает их. Убивает их отчаянием, если раньше не убьет физически. Я с этим столкнулся – и посмотри, что со мной произошло.
Констанция прижала его к груди. Ее молчание говорило о том, что она понимает страхи мужа и разделяет их и что точно так же не знает ответа на его вопросы. Наконец Джордж встал, чтобы закрыть окно. Снаружи снова сыпал снег.
Глава 48
За всю осень Чарльз только трижды стрелял из своего карабина, да и то в приступе гнева. Каждый раз он возглавлял наблюдательный отряд, патрулирующий стрелковые окопы, вырытые пехотинцами Хэмптона как часть оборонительной линии конфедератов, и каждый раз целью становились удирающие верховые янки. Одного Чарльз ранил, по остальным промазал.
Так проходили все месяцы после Манассаса: никаких событий, кроме воодушевляющей победы у Бэллс-Блаффа в конце октября. На Севере поражение вызвало волну обвинений в некомпетентности и даже в предательстве командира одной из дивизий, который руководил переправой через Потомак, но, когда его люди попали под обстрел конфедератов, отдал приказ об отступлении. В этом сражении, как и в Манассасе, отличился южнокаролинец Натан Эванс, обошедший Чарльза на бегах в Техасе. Однако Тонконожка – так прозвали Эванса еще в Вест-Пойнте – едва ли мог рассчитывать на повышение из-за своего крутого нрава и невоздержанности в возлияниях.
А вот то, что полковник должен стать бригадным генералом, ни у кого не вызывало сомнений. Он был на короткой ноге с Джонстоном, которой после Бэллс-Блаффа получил под командование весь виргинский округ. В то же время Старина Бори после своей неудачи был назначен в один из потомакских округов. На самом деле Хэмптон исполнял обязанности бригадного генерала уже с ноября, получив еще три полка пехоты – два из Джорджии и один из Северной Каролины. Кэлбрайт Батлер командовал кавалерией, которая занималась всем подряд – от разведки позиций янки до охраны казначейских вагонов.
За всю осень Чарльзу выпало всего два свободных дня, когда он смог поехать в округ Спотсильвейни. Однако после утомительной дороги он хоть и нашел ферму Барклай без труда, самой хозяйки там не застал. Вашингтон, один из двух ее работников, бывший раб, а ныне вольноотпущенный, сообщил Чарльзу, что она уехала в Ричмонд вместе с Босом, другим работником, чтобы продать остатки зерна, несколько тыкв, яйца и сыр. Чарльз вернулся на позиции в дурном настроении, которое еще больше ухудшилось от непрерывного дождя.
На зиму легион разместился рядом с Дамфрисом. В канун Рождества Чарльз сидел один в бревенчатом, обмазанном штукатуркой домике, который они с Амбруазом соорудили только при помощи топоров и пота, обойдясь без эксплуатации негритянского труда. Почти все кавалеристы, кроме нескольких упрямцев, вроде Кастома Грэмма Третьего, предпочли отослать своих рабов домой, чтобы не дать им возможности сбежать.
Сигнал вечерней зори прозвучал полчаса назад, но из-за предстоящего праздника мало кто обратил внимания на этот призыв к тишине. Амбруаз сегодня был в патруле и еще до наступления темноты ускакал в сторону Фэрфакс-Кортхауса, чтобы, как обычно, наблюдать за позициями противника. В его отряд входил и рядовой Нельсон Джервейс, которому эпистолярный талант Чарльза помог получить обещание руки Салли Миллз; парочка собиралась обвенчаться, как только Джервейс получит первый отпуск.
В домике горел небольшой огонь, разведенный в очаге, который был сооружен из кирпичей, добытых в лучших кавалерийских традициях старшим сержантом Рейнольдсом. Кирпичная кладка достигала по высоте верхнего косяка двери; выше шла труба, слепленная из глины и палок. На полке – простой доске, державшейся на вбитых в стену колышках, – стоял амбротип в рамке с портретом родителей Пелла, а также снимок самого Амбруаза, застывшего рядом с Чарльзом в окружении папоротников и колонн, с флагом Конфедерации на заднике, – такое оформление было стандартным для всех фотографов, работавших в военных гарнизонах.
Из всей утвари в крошечном домике размером двенадцать на двенадцать футов было две откидные койки у противоположных стен, стойка для сабель и ружей, а также удобная мебель ручной работы: стол из толстых досок, приколоченных к бочонку, и два стула с резными спинками, смастеренных из бочек из-под муки. Амбруаз оказался прекрасным столяром, хотя и ворчал, что этим должны заниматься рабы. Он вырезал табличку, теперь висевшую снаружи над дверью, настояв, что его работа дает ему право присвоить имя их хижине. Чарльз, однако, забраковал первое выбранное им название «Милвуд»
[15] как явную попытку подольститься к Хэмптону. Тогда Амбруаз предложил назвать их новый дом «Приют джентльменов». Чарльз со скрипом согласился, хотя и предпочел бы что-нибудь попроще; ему больше нравилось название дома на четверых, где поселился Джервейс: «Веселые парни».
Хотя благодаря огню в комнате казалось даже уютно, настроение у Чарльза было не из лучших. Вечер начался паршиво, потому что поданная на ужин соленая конина оказалась несъедобной. Несмотря на засолку, она была темно-красной и скользкой. Пришлось обойтись жесткими невкусными бобами.
