Они проговорили до ночи. Первое, что решено было сделать, – это обратиться с призывом к выпускникам и друзьям Вест-Пойнта во всеуслышание говорить и писать в защиту Академии. Джордж взялся написать письма шести членам Консультативного совета, Тайер – остальным десяти. Не откладывая надолго, Джордж решил сразу заехать в Академию по дороге домой. Спать он лег в половине четвертого, а когда встал в шесть тридцать, Тайер был уже час как на ногах и проводил его до станции. Даже на шумной платформе полковник не переставал думать о деле:
– Какие влиятельные союзники у нас есть в конгрессе? И есть ли вообще?
– Первый, кто приходит на ум, – тоже, как и Уйэд, сенатор от Огайо – брат Билла Шермана Джон. Хотя они с Уэйдом не особо любят друг друга.
– Значит, надо с ним подружиться, – твердо сказал Тайер, пожимая руку Джорджа.
Джордж чувствовал себя так, словно получил приказ о выступлении. Когда поезд тронулся, полковник шагал рядом с вагоном, продолжая выкрикивать все новые наставления.
После короткой остановки в Колд-Спринге и взаимного обмена жалобами с Бене Джордж пересек Гудзон и уже вскоре очутился на знакомом плацу, чтобы начать осуществлять план, который они разработали с Тайером. Профессор Мэхен пообещал написать еще больше статей и писем в защиту Академии. Капитан Эдвард Бойнтон, одноклассник Джорджа и Орри, который одно время преподавал здесь химию, а теперь занимал должность начальника отделения личного состава, заверил, что поторопится с завершением своего большого труда об истории Вест-Пойнта и непременно включит в окончательный текст опровержение всех нападок на Академию.
Снова сев в битком набитый прокопченный поезд до Вашингтона, Джордж чувствовал себя уже немного лучше – их наступательная операция началась.
Он очень надеялся, что еще не слишком поздно. Ассигнования в конгрессе должны были распределяться в начале следующего года. Оставалось меньше шести месяцев на то, чтобы начать и выиграть их маленькую войну, в то время как большая война грохотала по темной мрачной дороге, конца которой никто не видел.
Вернувшись на работу, Джордж обнаружил, что критика армии стала еще яростнее, чем прежде. С запада вызвали Генри Халлека на должность главнокомандующего. Макклеллан все еще командовал Потомакской армией, располагая теперь более крупными силами; Северовиргинскую армию отдали Джону Поупу за его успехи на Острове номер десять. Поуп быстро настроил против себя большинство своих людей, постоянно повторяя, что на западном театре военных действий солдаты крепче и воюют лучше. А еще надменно заявил, что он именно тот командир, на которого правительство может рассчитывать, и что он всегда будет держать свои штабы в полной боевой готовности. Остряки тут же переделали «штабы» в «гробы».
Политика Линкольна в отношении чернокожих вызывала ожесточенные споры и в светских салонах, и в армейских гарнизонах. Похоже, единственной статьей закона о конфискации, которая понравилась всем, была та, где говорилось о поддержке эмиграции освобожденных негров в какую-нибудь тропическую страну.
– Все говорят об освобождении, но мы к нему не готовы, – сказал Джордж жене. – И никто в это не верит.
– А стоит поверить.
– Да, конечно. Но ты ведь знаешь, какова реальность, Констанция. Большинству северян плевать на черных, и они точно не считают, что негры могут иметь такие же права, как белые люди. На самом деле причина этой войны вовсе не в рабстве, а в любви к Союзу и его великому старому флагу. Я не говорю, что это правильно. Я только говорю, что это факт. И если освобождение действительно состоится, я очень боюсь его последствий.
В конце августа произошла вторая великая битва у Булл-Рана, которая закончилась так же, как и первая.
Разбитая армия Союза отступила к Вашингтону, где страх прямого нападения распространялся, как пожар в прерии. Противники войны усилили шум, твердя, что вся эта история скверно пахнет и что нужно немедленно добиваться начала мирных переговоров.
В дождливый день начала сентября министр вызвал Стэнли в свой кабинет. Стэнтон перестал напрямую командовать армиями, уступив это право Халлеку, однако потихоньку прибирал к рукам надзор за другими сферами. И если раньше он насмехался над президентом, то теперь всячески искал расположения Линкольна и даже стал его доверенным лицом и мнимым другом. Эдвин Макмастерс Стэнтон, которому не исполнилось еще и пятидесяти, обладатель маленьких круглых очков, надушенной бороды и улыбки Будды, по сути, стал вторым самым влиятельным человеком в стране.
В отношении растущего инакомыслия у него были предельно четкие взгляды.
– Мы должны задавить его, – заявил он Стэнли. – Должны взнуздать этих жаждущих мира демократов и их бесхребетных дружков и ясно дать им понять, что, если они продолжат нападать на правительство и его действия, им грозит арест, тюрьма и даже обвинение в государственной измене. Война должна продолжаться до победного конца.
Дождь стучал в окна кабинета; в середине дня было темно, как в сумерках. Думая о работе конвейеров на фабрике Лэшбрука, Стэнли лихорадочно кивнул:
– Полностью согласен, сэр.
– Раньше за добросовестную и безопасную работу правительства отвечал госсекретарь Сьюард… – (О том, как выполнял эти свои обязанности Сьюард, ходили легенды. Говорили, будто бы на своем письменном столе он всегда держал маленький колокольчик и хвастался, что любого человека могут посадить за решетку на неопределенный срок, стоит ему только позвонить.) – Но теперь эта обязанность лежит на мне.
Стэнли не мог понять, почему министр говорит о том, что и так очевидно. Стэнтон сложил пухлые руки на столе перед собой.
– И я нуждаюсь в помощнике, которому мог бы доверять. Который будет ревностно следить за тем, чтобы исповедуемые мной принципы, а также мои особые указы неукоснительно соблюдались.
Пытаясь сохранить спокойствие, Стэнли крепко сжал ладонями подлокотники кресла для гостей. В окна гулко стучал дождь. Размах власти, представший перед ним в нескольких словах министра, ошеломлял.
– Мы должны организовать службу безопасности более основательно и принять энергичные меры против наших внутренних врагов.
– Безусловно, сэр. В этом нет никаких сомнений. Но хотелось бы знать, насколько легко достичь такой цели в нынешней ситуации. Приостановка закона о личной неприкосновенности уже вызвала целую бурю дебатов и криков о насилии над конституционными правами.
Уголки губ Стэнтона зловеще дернулись вверх. У Стэнли задрожали колени. Надеясь показать, что полностью владеет вопросом, он только разозлил министра.
– Стэнли, разве страна сделана для конституции? Думаю, нет. Скорее наоборот. К тому же мне известны извращенные взгляды наших врагов. Пусть страна сгинет в забвении – главное, чтобы конституция осталась неприкосновенной.
Стэнли быстро наклонился вперед, к столу:
– Люди такого рода не просто заблуждаются – они опасны. Именно это я и хотел сказать, сэр.
