– Ну же, вставай, черт тебя подери!
Чарльз увидел, как какой-то рыжебородый лейтенант с красным лицом яростно пинал лежавшую на земле лошадь.
Его подчиненные, скорчившись, сидели возле трехдюймовой пушки Блейкли, провалившейся в колею. Лейтенант все пинал лошадь. Чарльз пригнул голову, услышав свист очередного снаряда, потом спрыгнул с седла и, найдя большой камень, привязал к нему поводья.
– Отойди! – крикнул он, подбежав к впавшему в истерику лейтенанту и оттолкнув его обеими руками. – Эта лошадь ничего тащить не сможет. У нее нога сломана.
– Но… но… эту пушку надо отвезти на дорогу… У меня приказ. – Лейтенант уже плакал.
– Отойди-ка в сторонку. А вы, – Чарльз махнул рукой солдатам, – обрежьте постромки. Мы вытащим ее на руках. Каждый будет толкать одно колесо. И кто-нибудь пусть присмотрит за моей лошадью.
Под градом пуль, летевших густо, как пчелиный рой, под взрывами снарядов и визгом шрапнели они вытащили из колеи небольшое полевое орудие и, ругаясь, как портовые грузчики, обливаясь по́том, толкали его ярд за ярдом, пока не встретили какого-то майора, который радостно приветствовал их, взмахнув саблей:
– Отлично, ребята! Катите ее вот сюда.
– Это все капитан, – сказал один из артиллеристов, толкая колесо. – Наш лейтенант сплоховал. Перепугался так, что чуть в штаны не наделал.
– Как ваше имя, капитан? – спросил майор.
– Чарльз Мэйн, сэр. Разведчик из бригады Хэмптона.
– Я подам рапорт об этом случае, если кто-нибудь из нас переживет сегодняшний день.
Чарльз повернулся и, согнувшись пополам, снова побежал под огнем туда, где оставил Бедового с одним из солдат. Бородатый лейтенант сидел на земле рядом с охромевшей лошадью. Чарльз пустил пулю в голову животному, чтобы прекратить его мучения. Лейтенант уставился на него мокрыми глазами, словно просил о такой же милости.
– Вперед, Бедовый! – хрипло прошептал Чарльз, вскочив в седло. – Нам надо срочно вернуться в штаб.
Путь оказался нелегким. Артиллерия федералов палила из-за стены дыма, клубившегося на высотах над рекой. Чарльз не видел того, кто выстрелил в него. Просто что-то ударило в грудь, и он дернулся вправо, едва не вылетев из седла.
Недоуменно посмотрев вниз, он увидел на рубашке, слева от пуговицы, круглую дырочку. Расстегнув ворот, он достал кожаный мешочек, висевший у него на груди. В нем тоже была дырка, но не сквозная. Пуля наверняка была бы смертельной, но его спасла книга.
Вскоре он оказался в гуще бригады Андерсона, которая была срочно переброшена к нижней дороге, чтобы удержать позиции. Солдаты двигались медленно, как и Чарльз, пробираясь через встречный поток людей. На самом деле причиной происходящих в нем перемен был вовсе не вид смерти, с которой он сталкивался и раньше, а совершенно ошеломляющее ее количество. Дорога была усеяна трупами, которые лежали в несколько слоев. Один мертвец, в заляпанном сером мундире, был без головы, над обрубком шеи уже кружили зеленые мухи. Трупы висели на изгородях ферм. Тела бывших врагов сплетались в нелепых объятиях.
По Хейгерстаунской дороге приближался артиллерийский расчет, стремясь к неведомой цели, когда Чарльз ехал по нижнему краю поля, где тела в сером и синем лежали так густо, что земли не было видно. Копыта Бедового скользили, когда он ставил ноги между мертвецами; безжизненные головы склонялись под странными углами, мокрые руки зажимали смертельные раны, открытые рты молили о помощи, воде, просили Бога прекратить боль.
Чарльз попытался пересечь дорогу перед артиллеристами, но не успел и взял в сторону. Он только услышал, как просвистел снаряд, и увидел, как лошадей разорвало в клочья.
Его окружили облака дыма. Бедовый попятился, встал на дыбы и заржал – в первый раз за все утро. Осколки костей, клочья плоти, кровь и кишки убитых лошадей дождем обрушились на Чарльза, словно в страшном пятнадцатисекундном крещении. Он издал яростный вопль и, увидев рядом раненого безоружного янки, который поднялся на ноги в ярде от него, хотел выстрелить, но вместо этого вдруг наклонился вправо, и его вырвало.
Что было дальше, он не помнил. Помнил только, как снова ехал к северной окраине Шарпсберга. Внезапно справа в покрасневшей траве он заметил лежащего человека, который показался ему знакомым. Солдат лежал ничком, уткнувшись лицом в перевернутую широкополую шляпу.
Чувствуя, как его бьет дрожь, Чарльз спрыгнул с коня.
– Доан?
Разведчик не шелохнулся. По обе стороны дороги лежали тела; лошади Доана нигде не было видно.
– Доан? – На этот раз Чарльз окликнул товарища тихо, словно уже сознавал, что увидит, когда перевернет его.
Все оказалось даже хуже, чем он ожидал. Пуля прострелила левую щеку Доана навылет, и крови пролилось очень много. Когда Чарльз приподнял его голову, она капала с его лица, вытекая из глаз, носа и рта. Его шляпа была полна крови, и Доан просто захлебнулся в ней.
Восемнадцатое сентября. Ночью армия Боба Ли вернулась через Потомак в Виргинию.
Двадцать три тысячи пали в сражении, которое продолжалось до темноты семнадцатого, докатившись до восточного берега Энтитем-Крика. Малыш Мак, не будучи дальновидным полководцем, начав наступление, явно не знал, чем может закончиться этот день. Атаки северян были разрозненными, яростными, но внешне никак не связанными между собой. Поэтому Ли, не сумев перехватить инициативу, был вынужден постоянно бросать своих людей от одной опасной позиции к другой, вынуждая их то и дело пересекать открытое поле под огнем противника. В сущности, он просто проводил череду поспешных и не слишком хорошо организованных спасательных операций, а не наступление, основанное на общем стратегическом расчете. Эти отчаянные усилия обошлись невероятно дорого, даже прямая лобовая атака на позиции федералов вряд ли могла бы стать такой же кровавой.
Бывали моменты, когда казалось, что все кончено. Около полудня янки подошли к Шарпсбергу совсем близко, то есть находились всего в полумиле от того, чтобы развернуться и отрезать Ли путь к отступлению. Но были и моменты, которыми стоило гордиться: например, когда Эмброуз Хилл, который еще находился со своей знаменитой легкой кавалерией в Харперс-Ферри после сдачи крепости, вдруг выяснил, что должен как можно скорее оказаться там, где парни с обеих сторон усеяли кровавым урожаем кукурузное поле, и прошел семнадцать миль ускоренным маршем всего за семь часов.
Политики, которые никогда не вели солдат в бой и даже не нюхали пороху, начали обвинять генералов в том, что они ослабили усилия к концу дня и не закрепили свой успех в течение ночи. Но так могли говорить только те, кто был не способен понять или даже представить то чудовищное напряжение, которое испытывают люди в бою. Это была не только смертельная схватка, но и чертовски тяжелая работа. И все ее участники просто выдохлись, они мучились от голода, жажды и готовы были упасть на любом не занятом трупами клочке земли, чтобы хоть немного отдохнуть.
