– Мир праху Академии – защитнице рабства!
Уэйд затопал ногами, громко выражая свое одобрение. Шерман еще больше засуетился.
Перевес явно склонялся в сторону единомышленников Уэйда. Одни сенаторы утверждали, что Вест-Пойнт захватил монополию на военное образование, другие – что там неправильно учат. Наконец, первый раз с начала заседания, заговорил влиятельный Лиман Трамбулл:
– Если они знают, как возводить укрепления, значит они все Наполеоны? Чудовищное заблуждение! Нам нужно, чтобы нашей армией командовали генералы, которые будут полагаться на ее силу! Давайте позволим славным солдатам этой страны разделаться с бунтовщиками. Уволим из армии всех, кто умеет только строить укрепления, и позволим северянам, с их сильными руками и несокрушимым духом, ринуться на мятежников, и, уверяю вас, уже очень скоро мы сотрем их в порошок!
На этот раз аплодисменты – и на галерее, и в зале – прозвучали громче. Джордж почувствовал, как похолодели и увлажнились руки; сердце забилось чаще. Спор тем временем разгорелся с новой силой.
Лэйн метнул в зал новую тираду из словесных ножей:
– Это учреждение больше тридцати лет находится под абсолютным влиянием ваших южных аристократов. Молодых людей, зачисленных туда, прежде всего учат восхищаться дешевой, убогой аристократией Юга, основанной на рабстве, и доктрину сецессии там преподают как науку!
Слева от Джорджа кто-то захлопал в ладоши. Он знал, кто это был, но не решился повернуть голову. Сенатор Шерман и несколько его союзников посмотрели наверх, и аплодисменты прекратились.
Дебаты продолжились. Уэйд выдвинул свое предложение – по его словам, Вест-Пойнт следовало закрыть, чтобы в дальнейшем смогла развиваться система независимых учебных заведений в разных штатах. Джордж непроизвольно сжал кулаки, чувствуя, что вот-вот хлопнется в обморок, – возможно, сказывалась болезнь. Наконец вопрос о сохранении финансирования Академии был поставлен на голосование.
– Кто «за», поднимите руки!
Раздался громкий хор голосов.
– Кто «против»?
На этот раз крики прозвучали еще громче, хотя, как показалось Джорджу, если только надежда не сыграла злую шутку с его слухом, их было меньше.
– Итак, после подсчета голосов, – объявил вице-президент Гэмлин, – двадцать девять – «за» и десять – «против».
На галерее и с нескольких мест внизу раздались возгласы разочарования, которые тут же заглушили радостные аплодисменты. Джон Шерман устало посмотрел на Джорджа; в его взгляде не было радости, только губы чуть изогнулись в подобии улыбки. И лишь тогда Джордж наконец решился посмотреть в сторону бледного от ярости Стэнли.
Он встал, собираясь сказать брату какие-то утешительные слова, но тот резко вскочил, повернулся к нему спиной и быстро пошел к двери, когда Джордж был в шести футах от него.
С Капитолийского холма Джордж поехал на конке к «Уилларду», где сразу пошел в бар праздновать победу. Мысленно послав подальше никчемную работу, ждавшую его в Уиндер-билдинге, он угостил сидевших в баре офицеров. Вскоре все они ушли, а Джордж добрел до столика, сел и начал повторять дурацкое рекламное объявление в газете, привлекшее его внимание:
Если холодно вокруг
Выпей каплю джина, друг!
– Думаю, вам лучше пойти домой, майор Хазард, – сказал официант, обслуживавший его столик.
Землю вдруг потоп зальет —
«Моррис джин» тебя спасет!
– Я более чем уверен, что вам лучше пойти домой, – повторил официант, убирая недопитый стакан Джорджа.
И он поехал домой.
Когда он расплатился с кучером и, пошатываясь, вошел в дом, он тут же сообщил Констанции:
– Мы победили.
– Правда? А вид у тебя мрачный. Не говоря уже о том, что ты едва держишься на ногах. Садись скорее, а то упадешь.
Констанция закрыла дверь гостиной, чтобы дети не заметили отца.
– Констанция, сегодня я наконец увидел подлинное лицо этого города, – проговорил Джордж, наблюдая, как столик с мраморной столешницей раздваивается на его глазах. – Рассмотрел его во всей красе. Невежество, предрассудки, неуважение к правде – вот каков настоящий Вашингтон. Некоторые из этих чертовых мошенников в сенате лгут так же самозабвенно, словно цитируют Десять заповедей! Я не могу больше находиться здесь. Я должен вырваться отсюда, я…
Он откинул голову на подголовник кресла и через секунду уже спал. Констанция подошла ближе, погладила его лоб и, глядя на его обмякшие плечи и полуоткрытый рот, думала, как же сильно она любит этого благородного, пусть и не совершенного, как ей казалось когда-то, человека.
В отличие от своего брата, Стэнли просто купался в атмосфере интриг и коварства, царящей в этом городе. Он больше не чувствовал себя здесь чужим – как раз наоборот – и только наслаждался новыми обязанностями, которые принесла ему должность доверенного помощника мистера Стэнтона. Более того, именно здесь впервые в жизни он сам делал огромные деньги.
Разумеется, принятие билля об ассигновании Вест-Пойнта расстроило его, и несколько дней после этого Стэнли пребывал в подавленном настроении. К тому же радости не слишком способствовало и недовольство министра после неудачного наступления генерала Бернсайда на позиции Ли, которое началось двадцатого января, а через два дня уже закончилось, когда армия северян завязла в размокших виргинских дорогах, превратившихся после сокрушительных ливней в настоящие болота.
В провале Грязевого марша, как тут же окрестили поход Бернсайда злопыхатели, его защитники винили промысел Божий. Дело кончилось тем, что генерала отправили в отставку, а на его место пришел Джо Хукер. Новый командующий был настроен решительно и сразу же заявил о своем намерении провести в армии ряд реформ, с тем чтобы улучшить ее жизнь во всех проявлениях – от санитарии до поднятия морального духа. Одним из первых своих приказов он ввел обязательные отпуска и поклялся уже к весне покончить с бунтовщиками.
Добавила раздражения и неприятная история с сыном, когда Изабель застала Лейбана со спущенными штанами в тот самый момент, когда он ублажал их чересчур сговорчивую горничную. Стэнли был вынужден пройтись березовыми розгами по спине сына, а делать это становилось все труднее в последнее время, ведь мальчики быстро взрослели, а потом уволить распутную девицу, что само по себе ничуть не огорчило его, а вот выплата ей лишних ста долларов огорчила, и даже очень.
В конце месяца, в один из унылых пасмурных дней, его вызвал к себе Стэнтон. Хотя министр всю ночь провел за письменным столом, что случалось нередко, выглядел он свежим и энергичным. Он сидел, укрытый от шеи до пят простыней в тонкую полоску, а курьер военного министерства, который одновременно был еще и цирюльником, аккуратно покрывал мыльной пеной его верхнюю губу – этот ритуал бритья совершался дважды в неделю.
– Гляньте пока на это, я скоро освобожусь, – сказал Стэнтон, бросая на стол что-то металлическое.
