Он снова угрожающе взмахнул тростью. Молодая женщина попятилась и что-то быстро-быстро заговорила – вероятно, по-английски, хотя Купер не понял ни слова. Буллок сделал шаг вперед – она тут же подхватила юбки, метнулась за угол и исчезла.
– Это кто ж такая? – воскликнул Купер.
– Бетси Кокбурн, шлюха… то есть я хотел сказать, женщина, которая постоянно болтается в одном баре в Рамфорд-Плейс. Думаю, она одна из шпионок Тома Дадли.
– А кто такой Дадли?
– Консул союзного правительства в Ливерпуле.
– А что за тарабарщину она говорила? – поинтересовалась Юдифь.
– Это скауз, местный диалект, вроде лондонского кокни. Надеюсь, никто из вас ее не понял. – Он снова смущенно откашлялся, явно переживая из-за столь щекотливой ситуации.
– Ни слова, – заверила его Юдифь. – Просто не могу поверить, что это убогое существо может быть шпионкой.
– Дадли нанимает всех, кого только может. В основном портовое отребье. И отбирают их вовсе не за умственные качества. – Стряхнув с рукава невидимую пылинку, Буллок повернулся к Куперу. – Не важно, что мы увидели за ее смешной маскировкой. Ее единственной целью было как следует рассмотреть ваше лицо. Один из моих информаторов вчера сообщил мне, что Дадли каким-то образом узнал о вашем приезде. Но я не предполагал, что вас так скоро возьмут на заметку… – Он глубоко вздохнул и продолжил после короткой паузы: – Ладно, это будет вам уроком, что в Ливерпуле надо держать ухо востро. Дадли – серьезный противник, справиться с ним не так-то легко. К счастью, эта девка вполне безобидна, но у него есть и другие, довольно опасные.
Юдифь бросила на мужа встревоженный взгляд, а у Купера внезапно пересохло во рту, и летний полдень вдруг показался очень холодным.
– Может, нам пора войти в дом и осмотреть нашу квартиру? – сказал он.
Когда Купер подходил к ступеням крыльца, идя рядом с женой, он улыбался, но вдруг поймал себя на том, что внимательно оглядывает улицу.
Глава 13
В тот же день в Вашингтоне, под проливным дождем, прошли похороны Старквезера. Похоронили его на маленьком частном кладбище, вдали от любопытных глаз и политического сброда.
С полей шляпы Елканы Бента капала вода, стекая на темно-синее пальто с короткой пелериной. Обычно Бент очень любил надевать это пальто – они вошли в моду в 1851 году с легкой руки французов. Бент считал, что такой покрой молодит его и хорошо скрывает полноту. Но в этот темный унылый день мысли о собственной внешности волновали его меньше всего.
Брезентовый навес защищал открытую могилу и окружавшую ее лужайку. На похороны собралось около пятидесяти человек. Бент стоял слишком далеко, чтобы узнать многих из них, – свою лошадь он привязал примерно в миле отсюда и дошел пешком до этого места за большим мраморным распятием, – но даже тех, кого он узнал, было достаточно, чтобы понять, насколько важным человеком был его отец. Сенатор от штата Огайо и влиятельный республиканец Бен Уэйд тоже пришел. Скотт прислал старшего офицера из штаба, а любитель черномазых Чейз – свою хорошенькую дочь. Президента представлял длинноволосый усач Леймон, близкий друг хозяина Белого дома.
Бент испытывал не столько горе, сколько негодование. Даже после смерти отец не подпускал его к себе. Ему хотелось стоять рядом со всеми, но он не осмелился.
С двух концов богато украшенного гроба стояли могильщики, замерев в ожидании, пока им велят поднять и опустить его в землю. Министр произносил речь, но Бент не слышал его из-за стука дождя по летней листве. На этом кладбище, густо заросшем деревьями, было темно, как в пещере. Темно, как у Бента на душе.
Утром, как сообщили газеты, над телом отца отслужили заупокойную службу в какой-то церкви в центре Вашингтона. Туда Бент тоже не мог пойти. Разумеется, все организовал адвокат Диллс, этот старый коротышка, который сейчас стоял возле самой могилы в окружении трех толстомордых типов, по виду явно не бедных.
Бент прятался за распятием, чтобы его не заметили. Он презирал Диллса, но совсем не хотел настраивать его против себя, по неосторожности показавшись адвокату на глаза. Именно через Диллса Хейворд Старквезер связывался со своим незаконнорожденным сыном и снабжал его деньгами. Именно к Диллсу Бент обращался в моменты крайней необходимости. Но виделись они только один раз, во всех остальных случаях все общение происходило письменно.
Министр торжественно поднял руку, и гроб медленно опустили в землю на длинных веревках. За всю свою взрослую жизнь Бент встречался с отцом лишь дважды. И на каждой встрече их разговор был неловким и перемежался длинными паузами. В памяти Бента отец остался красивым, сдержанным человеком, явно очень умным. Улыбки на его лице он не видел ни разу.
Когда гроб исчез из виду, дождь, похоже, добрался и до глаз Бента. Собравшиеся начали расходиться. Но почему Старквезер не захотел как следует узнать сына? Незаконные дети в нынешние времена уже не были таким уж большим грехом. Тогда почему? Бент ненавидел отца, которого теперь оплакивал, ненавидел за то, что слишком много вопросов осталось без ответа.
И первый из них: кто была его мать? Точно не давно умершая жена Старквезера – хотя бы это ему сообщил Диллс, не забыв строго предупредить, чтобы он больше никогда не задавал такого вопроса. Да как смеет этот адвокатишка так обращаться с ним? Как смел Старквезер скрывать от него правду?
На самом деле во время того единственного разговора с Диллсом адвокат объяснил ему, почему у Бента никогда не будет близких отношений с отцом. По его словам, те, кто платил Старквезеру, хотели, чтобы он жил в соответствии с высочайшими нравственными требованиями и никогда – ни словом, ни поступком – не привлекал к себе публичного внимания. Бент не поверил в это обтекаемое объяснение, подозревая, что у Старквезера имелись какие-то более простые и грубые причины для того, чтобы бросить сына. Законных детей у Старквезера не было. Возможно, он просто относился к категории тех самовлюбленных карьеристов, которым отцовство было только в тягость.
Бент судорожно вздохнул. Диллс, похоже, наблюдал за каменным крестом, разговаривая с тремя денежными мешками. Бент в испуге попятился, стараясь, чтобы монументальное сооружение оставалось между ним и могилой, и не заметил пьедестала, на котором стоял гранитный ангел с распростертыми крыльями. Споткнувшись о подножие пьедестала, Бент вскрикнул, но не упал, успев удержаться за мокрую каменную драпировку.
Заметил ли кто-нибудь? Может, Диллс?
Но никто не пошел в его сторону; он слышал лишь стук колес отъезжавших экипажей. Выровняв дыхание, Бент побрел к дереву, к которому привязал свою лошадь. Когда он опустился на нее всем своим весом, она нервно шагнула в сторону.
Вскоре, отъехав на безопасное расстояние, он пустил лошадь легким галопом по грязной дороге, проезжая мимо дозорных постов, выставленных вдоль территории Джорджтаунского университета, где стояли палатки Шестьдесят девятого Нью-Йоркского добровольческого полка. Бент продолжал страдать от своей потери, хотя страдание быстро вымещалось душившим его гневом. Черт бы побрал этого человека, и угораздило же его умереть именно сейчас! Но ведь кто-то все равно должен помешать его ссылке в Кентукки?
