– Готовимся к погружению, – сказал он.
Сердце Купера колотилось так быстро, что заболело в груди. Он вдруг почувствовал бесконечное уважение ко всем этим людям, которые добровольно вызвались участвовать в испытаниях, а еще мучительную боль от потери тех, кто погиб при первых погружениях. Правда, длилось это недолго – вскоре он уже выбранил себя за то, что распустил нюни в такой решительный момент.
– Закрыть воздухозаборник!
– Воздухозаборник закрыт! – откликнулся штурман.
– Открыть забортный клапан кормовой цистерны!
Купер услышал бульканье и шум воды. Корпус лодки покачнулся. Купер схватился за подпорку, вмонтированную в корпус над его головой, когда корма «Ханли» нырнула вниз. Он подумал о Юдифи, о Мари-Луизе. Да и как можно было удержаться от таких мыслей, находясь на судне, которое все уже называют Плавучим гробом?
С мягким стуком лодка опустилась на дно. Матросы в изнеможении откинулись на стенку корпуса, кто-то облокотился о коленчатый вал. Один парень решил пошутить, сказав, что самая трудная часть пути позади. Никто не засмеялся.
Диксон всматривался в ртутную трубку глубиномера. У Купера вдруг начались ужасные видения. Кто-то стягивал на его голове железный обруч, кто-то запирал его в темный чулан, на двери которого не было ручки изнутри…
Александер похлопал по своему жилету:
– Джентльмены, у кого есть часы? Я, похоже, от волнения свои забыл.
– У меня есть.
Купер с некоторым трудом достал плоские золотые часы, которые всегда носил с собой, и откинул крышку:
– Десять минут восьмого.
Огонек свечи горел ровно, воск стекал ровно, создавая вокруг нее цепи крохотных гор.
Через двадцать минут огонь свечи заметно потускнел.
– Воздух уже паршивый, – пробормотал кто-то.
– Ну, желающие могут уйти, – откликнулся другой матрос.
Раздался почти искренний смех. У Купера начало жечь глаза. Диксон спокойно поглаживал бакенбарды двумя пальцами.
– Сколько уже? – внезапно спросил Александер.
Купер встал. То ли глаза почти ничего не видели, то ли наполовину сгоревшая свеча стала светить еще хуже. Ему пришлось поднести часы к лицу, чтобы рассмотреть циферблат.
– Мы внизу тридцать три минуты.
Он так и держал теперь часы открытыми на ладони. Как же громко они тикали… Чем быстрее тускнел свет, тем больше его разум играл с ним злые шутки. Интервалы между тиканьями вдруг становились все длиннее; до следующего Куперу приходилось ждать чуть ли не полчаса, а когда оно наконец звучало, звук тянулся невыносимо долго.
Александер начал тихо напевать какую-то песенку о тележках с кабачками, нарочно утрируя акцент кокни. Диксон сердито велел ему замолчать. Купер с тоской вспомнил о Ливерпуле, о Традд-стрит, даже о палубе «Уотер Уитч» и, конечно, о своем бедном мальчике, тело которого лежало сейчас где-то на дне Атлантики. Почувствовав влагу на щеках, он отвернулся, чтобы никто не заметил его слез.
Свеча погасла.
Кто-то судорожно вздохнул. Кто-то выругался. Диксон чиркнул спичкой о металлическую пластину, но она не загорелась, только зашипела и завоняла.
– Сколько уже, мистер Мэйн? – послышался голос Александера.
– За пару минут до того, как погасла свеча, было почти сорок пять.
– Но дышать еще можно, – сказал Диксон; чье-то ворчание оспорило это утверждение.
Ничего не видя, Купер не мог судить о ходе времени. Вокруг не осталось ничего – только чудовищное давление в висках и свистопляска в голове. Предательский разум твердил ему, что он задыхается, что слышит, как трещит железная обшивка, что все идет не как надо. Он прошел уже все стадии – дурноту, сонливость, чрезмерную уверенность и осознание скорой гибели.
Он сорвал шейный платок, расстегнул пуговицы воротника. Он задыхался, он умирал…
– Поднимаемся!
Тут же раздались смех, шумные голоса. На мгновение, вытирая потную шею, Купер почти убедил себя, что человеком, который выкрикнул эти слова, был он.
– Мистер Александер, – очень спокойно произнес Диксон, – встаньте к кормовому насосу, если нетрудно. Я буду на носовом. Мистер Фокс, мистер Биллингс, откручивайте балласт.
Купер прислонился затылком к стенке корпуса, мечтая о глотке свежего воздуха. Он слышал скрип и шипение насосов, звон гайки, упавшей на палубу… Этот звук повторился несколько раз.
– Балласт снят, сэр.
– Нос поднимается, – задыхаясь, произнес Диксон, работая рукояткой насоса. – Скоро всплывем.
Теперь уже все почувствовали, как нос лодки задирается кверху. Мужчины смеялись и свистели, но недолго.
– Что не так, Александер? – воскликнул кто-то. – Почему корма висит?
– Капитан Диксон? – Маленький англичанин явно был испуган. – Цистерна не осушается. Что-то с насосом.
– Всё, помрем, – тут же пробормотал матрос рядом с Купером.
– Что с насосом? – спросил капитан.
– Похоже, засорен. Водоросли, наверное, мать их.
– Если не исправим его, всплыть не сможем. – Диксон обращался к Александеру, но тот же нервный матрос уже кричал:
– Мы задохнемся! О Боже, Боже… я не хочу вот так умирать! – Его голос поднялся почти до визга. – Мы умрем! – уже рыдал он. – Я знаю, мы все…
Купер повернулся и протянул руку в темноте. Часы упали; он услышал, как разбилось стекло в то мгновение, когда он стиснул ладонь мужчины, впавшего в истерику. Другой рукой Купер дважды ударил его по лицу:
– Прекрати! Этим не поможешь.
– Пошел ты, отпусти… мы все… мы…
– Я сказал – прекрати!
Купер ударил в третий раз – так сильно, что голова матроса ударилась о стенку корпуса. Когда он разжал руку, мужчина продолжал плакать, зажав рот ладонями. Но хотя бы не кричал.
– Спасибо, мистер Мэйн, – сказал Диксон.
– Сэр? – спросил Александер. – Я хочу разобрать насос. Думаю, смогу и в темноте – я хорошо знаю конструкцию. Может быть, так удастся найти место засора.
– Если вы это сделаете, внутрь хлынет вода.
– Тогда предложите что-нибудь другое!
– Извините, – откликнулся Диксон уже мягче. – У меня идей нет. Делайте то, что считаете нужным, мистер Александер.
И вот кошмар продолжился, куда более страшный, чем прежде. Куперу уже казалось, что он не может дышать. Совсем. Но он каким-то образом дышал: это были судорожные неглубокие вдохи, каждый из которых причинял боль. А может быть, боль тоже была воображаемой? В полной тишине, казавшейся почти осязаемой, люди прислушивались к скрипу и звяканью металлических деталей, которые откручивал и снимал англичанин, и с тревогой гадали, что означает каждый звук.
