– Пусть врачи сами решат, какие у него шансы, – сказал он виргинцам.
Он подошел к раненому; на лице янки не было благодарности, как и вообще никаких чувств. Что ж, Орри понимал этого человека, измученного войной и болью. Его настороженность сменилась легкой жалостью, когда он смотрел на солдата. А тот смотрел на него снизу вверх, закатив белки.
Орри отступил на два шага назад и встал между вытянутой ногой раненого и ординарцами.
– Посмотрим, – сказал он, повернувшись к ним, – можно ли соорудить носилки из веток и попоны. А потом…
Что-то щелкнуло за его спиной, и он еще успел заметить, как на лице одного из виргинцев отразился ужас. Орри на секунду закрыл собой янки от ординарцев, которые наблюдали за ним, и тогда тот воспользовался моментом и выхватил из-под правой ноги кольт. А потом прицелился в затылок Орри и нажал на курок.
Выстрел снес полчерепа. Когда Орри упал на колени, уже мертвый, ординарцы с бессильными криками и проклятиями начали стрелять в янки. От каждой пули он дергался из стороны в сторону, как обезумевшая марионетка, а когда стрельба наконец прекратилась, плавно завалился на бок и как будто уснул. Дрожащие солдаты опустили оружие, и лес снова окутала туманная тишина.
В то же день, незадолго до полудня, Мадлен вышла из Бельведера, чтобы прогуляться по холмам. В доме царило ликование после новостей, пришедших утром по телеграфу и за два часа разлетевшихся по всему Лихай-Стейшн. За три дня до этого генерал Шерман послал президенту неожиданное поздравление.
«Позвольте поднести вам в качестве рождественского подарка город Саванну».
Мадлен не могла разделить всеобщего ликования, и, хорошо понимая это, Констанция из чувства такта сдерживала свои восторги от грандиозного похода Шермана к побережью Атлантики. Но ее радость проявлялась во всем. Даже Бретт как будто была довольна новостью, хотя ничем этого не показала. Все это всерьез обидело Мадлен.
Она стыдилась этого чувства и пыталась избавиться от него, поднимаясь вверх по тропе к одной из пологих вершин, поросших горным лавром. Декабрьское солнце наполнило день приятным теплом. Погода в последнее время стояла на удивление мягкая, почти осенняя. Мадлен даже пожалела, что взяла шаль.
С вершины холма она услышала первый удар колокола. Часовня Святой Маргариты в долине, догадалась она. Прожив здесь всего несколько недель, Мадлен уже научилась определять разные церкви по колокольному звону и вообще узнала много интересного об этом промышленном городе, где ее тепло приняли Хазарды и слуги в доме. Но все равно Лихай-Стейшн оставался для нее чужим, и как бы она ни обманывала себя, пытаясь поверить в обратное, у нее ничего не получалось.
Следом за Маргаритой и остальные церкви, одна за другой, тоже огласились праздничным перезвоном. Глядя вниз, на подернутый дымкой город, Мадлен думала только об одном: «Как бы мне хотелось, чтобы Орри приехал на Рождество!»
Вдруг словно что-то коснулось ее шеи. Она подняла голову и огляделась, потом посмотрела на небо. С северо-запада надвигалась огромная серая масса. Ветер внезапно сменился, и она снова почувствовала на шее его стылое дыхание.
Она поплотнее закуталась в шаль, теперь уже радуясь, что захватила ее. Все усиливающийся ветер трепал подол ее платья. Она подумала о том, что досадовать на ликующий колокольный звон вовсе не следует, ведь каждая победа северян приближала тот день, когда Орри сможет покинуть Ричмонд, они вернутся в Монт-Роял и снова будут вместе. Так что для нее это был звон надежды.
От ее прежней обиды не осталось и следа, и она даже еще немного постояла под быстро темнеющим небом, чтобы послушать громкую, нестройную, но все же такую прекрасную музыку городских колоколен. Сердце ее постепенно наполнилось покоем, когда она думала о том, что у них с ее возлюбленным будет еще много рождественских дней впереди. Когда она начала спускаться с холма, она уже чувствовала себя совершенно счастливой.
Часть шестая
Суд Божий
Мне кажется, сэр, наши люди устали от войны; они чувствуют себя несчастными и не способны бороться. Страна разорена.
Генерал Джо Джонстон – Джефферсону Дэвису, после Аппоматтокса, 1865 год
Глава 119
Мистер Лонзо Пердью, почтовый служащий и уроженец Ричмонда в третьем поколении, чувствовал себя ужасно несчастным. Десятки мелких признаков указывали на то, что предсмертная агония Конфедерации уже началась, а это означало, что и его родной город также обречен. Он был бы рад отправить свою любимую семью в какое-нибудь безопасное место, но где найти такое место, когда янки подошли совсем близко? Да и если бы он даже нашел такое убежище, что бы он оставил своей жене и дочерям? Деньги, которые платило правительство, ничего не стоили. Если какой-нибудь чиновник, находясь в отпуске, оказывался настолько удачлив, что находил пару ношеных ботинок, он должен был заплатить за них полторы тысячи долларов Конфедерации, да еще приплатить пятьсот сверху перекупщику.
Этот январь был самым холодным на памяти Лонзо Пердью. Сливки общества – та часть социального пирога, к которой его никогда не допускали даже по ошибке, – продолжали устраивать приемы, о чем сразу почтительно сообщали газеты. Теперь их называли голодными приемами. Аристократы пили тепловатый желудевый кофе и грызли кусочки речного льда, поданного на десертных тарелках.
В ледяном воздухе, в хороводе со снежными хлопьями, кружило отчаяние. Бандит Шерман бесчинствовал в Каролинах, оставляя за собой пепелища, насилуя и мародерствуя, как и до того в Джорджии. Адмирал Портер подошел к форту Фишер с флотилией Союза, и со дня на день в Ричмонде с ужасом ждали известий о сдаче гарнизона. Может, это уже произошло – новости в последнее время сильно запаздывали.
Мистер Пердью решил, что делалось это намеренно. Новости теперь были только плохими, и этот самовлюбленный слепец Дэвис просто не хотел, чтобы они доходили до людей, позволяя им знать лишь самое необходимое. Мистер Пердью на своей должности, разумеется, слышал разные слухи. Главные из них касались президента, о котором говорили, что он втайне просит мира. Это вполне могло оказаться правдой. «Инкуайрер» ядовито утверждала, что с приходом весны в окопах вокруг Питерсберга не останется ни одного человека из двух.
Предвестья скорого краха были повсюду. Миссис Пердью, ярая поборница всяческой благотворительности, делила свое время между Суповым обществом, чьи кухни раздавали голодающим водянистый суп с запахом картофеля, и женским кружком при церкви Святого Павла, в котором дамы занимались тем, что собирали отовсюду старые ковры, резали их на части, паковали и отправляли на фронт в качестве одеял.
По пути на ежедневную службу мистер Пердью больше не останавливался поболтать со знакомыми, которых видел на улице. Его единственное пальто было пожертвовано – весьма напрасно, как он теперь понимал, – армейскому сборщику, еще осенью. Единственная пара шерстяных перчаток, сплошь дырявых, нисколько не согревала руки.
