Ниже большой вывески висело объявление поменьше: «Бангноты Конфидирации сдесь с гордостю принемают!» У Чарльза по карманам рубашки и штанов было рассовано девять сотен таких долларов – его жалованье. Он искренне пожалел человека, который пытался продолжать свой бизнес, из простой гордости принимая ничего не стоящие бумажки, но готов был поддержать гостеприимство этого безумца. К тому же ему совсем не хотелось снова ночевать под открытым небом, тем более под дождем, и шарить по заброшенным садам или курятникам в надежде стащить что-нибудь съестное.
Чернокожий парнишка увел его мула, пообещав хорошенько вычистить и накормить его. Чарльз вошел в зал придорожной таверны – унылое серое местечко, где разговаривали или лениво переставляли по доске шашки несколько несчастного вида мужчин. В каменном очаге горел огонь.
Чарльз заказал виски, тарелку жареной баранины и купил у хозяина сигару. Заметив выставленные на продажу несколько ржавых ружей и старых ящиков с боеприпасами, он с радостью увидел в одном из них патроны для своего кольта и тут же купил все за пятьдесят долларов Конфедерации.
Пока он ел, сверху, из комнат для постояльцев, с шумом спустился мужчина лет сорока. Он потер руки перед очагом и огляделся вокруг, явно ища компанию.
Чарльз старательно отводил взгляд, но разговора избежать не удалось. У мужчины было розовое лицо, поседевшие раньше времени кудрявые волосы и страдальчески изогнутый рот. Он представился как Мордекай Вудвайн, разъездной торговец Библиями и христианскими брошюрами.
– Очень надеюсь, что скоро дела наладятся, – сказал он Чарльзу. – В последние пару лет было совсем плохо, никто ничего не покупал. Как же я теперь ненавижу разъезды! Вокруг стало столько этих наглых свободных ниггеров. Но я работаю во славу Господа, так что, наверное, не должен жаловаться. – Несмотря на эти слова, вид у него был несчастный.
Не дожидаясь приглашения, он сел рядом с Чарльзом, спросил, как его зовут и служил ли он в армии.
– Да, служил. Разведчиком в кавалерии Хэмптона.
– В кавалерии! В Откровениях много говорится о лошадях. «И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя „смерть“; и ад следовал за ним». – Чарльз хмуро смотрел на него сквозь сигарный дым, а торговец воздел указательный палец к небу и нараспев продолжил: – «И дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными…»
– Прямо как о нашей службе написано, – с нарочитой грубостью перебил его Чарльз. Ему хотелось придушить этого болвана за то, что он напомнил ему о Бедовом, но торговец все не умолкал:
– Мой кузен Флетчер тоже служил в кавалерии, на западе. Раньше-то он сражался с Бедфордом Форрестом, вот, скажу я вам, настоящий южанин, так и не принял всю эту свободу для ниггеров. Так вот, Флетчера моего захватили в плен, и знаете, что дальше случилось? – (Чарльз встал из-за стола, не желая слушать продолжения, но все равно услышал.) – Ему предложили выбор: тюрьма или кавалерия янки. Правда-правда, его отправили в какой-то полк на равнинах, драться с индейцами. Говорят, там полно наших парней. Их еще называют оцинкованными янки. – Он наклонился вперед с видом заговорщика. – Понимаете, в чем смысл, да? Железо покрывают цинком, чтобы защитить его от коррозии, но ведь оно все равно остается железом. Так и конфедерат в синем мундире все равно остается конфедератом…
– Я знаю, что такое «оцинкованный».
– О… ну да… я просто подумал, вдруг вы не знаете. Ну, все равно, если очень захотите остаться в какой-нибудь армии, лучше это помнить. Если вы, конечно, готовы служить с людьми, напустившими на нас эту чуму равноправия. Я бы не смог. Кишки бы выблевал, извините за грубость, но не смог бы.
– Конечно, – кивнул Чарльз, уже едва сдерживая ярость. – Значит, оцинкованные янки. Да, стоит об этом подумать. Скажите, мистер Вудвайн, а в каких частях служили вы?
– Я? Ну… э-э… я не служил. Я слишком старый.
– Вам больше сорока пяти? А на вид не скажешь.
– Ну, были разные причины… Слабое здоровье…
– И поэтому вы, наверное, всю войну провели в глуши, продавая свои Библии дубам и березам и цитируя Писание можжевеловым кустам, чтобы вас никто не нашел. Я прав, мистер Вудвайн?
– Что… Что вы такое говорите?..
– Доброй ночи, мистер Вудвайн.
Чарльз пошел наверх в свою комнату. Поднимаясь по лестнице, он услышал брошенные ему вслед слова:
– Ох уж эти ветераны… Как напьются, житья от них нет. Только и видишь теперь их пьяные рожи. Это в армии их научили виски любить, выдавали постоянно, вот вам и результат. Стыд-позор, я считаю.
Чарльзу захотелось вернуться и врезать Вудвайну прямо по его унылой физиономии, но он просто зашел в свою комнату, хлопнул дверью и застыл, прислонившись к косяку. Как глупо. И зачем он только так разозлился? Какое ему дело до этого торгаша и его кузена? Если раньше он действительно мечтал вернуться в Техас, где был так счастлив, то теперь служба в кавалерии его совершенно не интересовала. Единственное, чего он хотел, – это как можно скорее добраться до Спотсильвейни.
Он лег в постель и укрылся одеялом. По крыше заколотил дождь. Слышно было, как сквозь дыру в потолке падают капли у изножья кровати. Внизу, оживившись от выпивки, кто-то из несчастных мужчин затянул песню.
Чарльз сразу узнал мелодию. Уехав из Южной Каролины, он уже несколько раз слышал «Старого доброго бунтовщика». После того как армия Джонстона сдалась Шерману возле станции Дарем, ее исполняли с особенным вдохновением.
Я старый добрый «бунтовщик» – такой, какой уж есть,
Для ненавистных северян проклятий мне не счесть.
Я рад, что бился против них, жаль, что не победил,
И я прощенья не прошу за то, что совершил.
Я ненавижу янки – всё, что по нраву им,
Их символы и память я превратил бы в дым.
На нашей крови и слезах прославлен их Союз,
И звездно-полосатый флаг топтать я не боюсь.
– О Боже… – простонал Чарльз, накрывая голову подушкой.
Но она не помогла заглушить ритмичный стук оловянных кружек, топот ног и хор голосов, к которому присоединился прекрасный баритон Мордекая Вудвайна:
Мне больше не поднять мушкет и не вернуться в бой,
Но никому из них вовек не заслужить мою любовь,
Мне не ужиться с теми, кто Юг наш разгромил,
И я прощенья не прошу за все то, чем я был
[67].
Высокие сорняки и дикие травы колыхались под теплым ветром. Было видно, что поля никто не готовил к посеву. Когда Чарльз повернул мула к палисаднику, у него вдруг появились дурные предчувствия. В такой погожий день все окна дома были наглухо закрыты ставнями. У заднего крыльца, где раньше ничего не росло, цвели дикие фиалки. Амбар был распахнут настежь, зияя черным прямоугольником открытой двери.
