Пир – это «возвышенный эликсир», тот, кто преобразует «медь сердец ищущих в чистое золото и очищает их существо», цитируя суфийского ученого Джавада Нурбахша. Подобно удоду, пир требует совершенного подчинения от своих учеников, которые присягнули ему на верность в виде байа, то есть клятвы верности, которую традиционно дают шейху или халифу. Однако пир обладает гораздо большим авторитетом, чем любой шейх или халиф, поскольку он «друг Бога». Пир – это не просто духовный проводник; он – «глаза, через которые Бог смотрит на мир». В большинстве суфийских поэтических строк пир упоминается как «космический полюс», или кутб, – ось, вокруг которой вращается духовная энергия вселенной. Эта концепция воплощена в жизнь знаменитым турецким суфийским орденом «Вращающихся дервишей», исполняющих духовный, вводящий в транс танец, в котором ученики имитируют движение космоса, вращаясь на месте иногда в течение нескольких часов за один сеанс, одновременно вращаясь и вокруг пира, который становится центром их построенной вселенной.
Завершившие путь суфийские пиры почитаются как святые. Годовщины их смерти – это святые дни (называемые урс, что в переводе с персидского означает «свадьба», потому что, умирая и покидая этот мир, пир наконец объединяется с Богом). Их могилы становятся местами паломничества, особенно для обедневших мусульман, для которых хадж неосуществим. У могил собираются приверженцы учения, вознося клятвы, прошения и призывы к заступничеству. Духовная сила пира – его барака – настолько велика, что одно лишь прикосновение к его гробнице может исцелить человека от болезни или бесплодную женщину от ее недуга. Как и в большинстве суфийских традиций, эти гробницы абсолютно равны между собой вне зависимости от пола, этнической принадлежности и даже веры покоящихся в них. В частности, на Индийском субконтиненте в равной степени и христиане, и сикхи, и индуисты, и мусульмане нередко собираются в мавзолеях суфийских святых.
Исключительной силой своего духовного дара пир собирает учеников, чтобы передать им эзотерическое знание, которое суфии называют эрфан. Подобно греческому термину гнозис, эрфан относится к повышенному уровню знания, на котором человек способен интуитивно понимать реальность. Тем не менее эрфан – это знание нерациональное по своей природе, которое не основано на силе разума и, по словам Шаха Анги, сорок второго пира ордена Увайсия, может быть достигнуто только «через самодисциплину и очищение, и в этом случае нет необходимости применять логический метод». Поскольку разум не может постичь божественную тайну, суфии считают, что истинное понимание природы вселенной и места человечества в ней может быть достигнуто только тогда, когда разум уступает место любви.
Из всех принципов, которые ученик-суфий должен включить в свою жизнь, ничего нет важнее любви. Любовь – это основа суфизма. Это язык, на котором лучше всего можно выразить суфизм, и единственный способ, с помощью которого можно понять его идеалы. Опыт любви представляет собой самую универсальную станцию на суфийском пути, потому что именно любовь, а не богословие и, конечно, не закон порождает знание Бога.
Согласно точке зрения суфиев, сама суть Бога – Его содержание – это любовь. Любовь – это фактор акта Творения. Суфизм не принимает концепцию сотворения ex nihilo
[23], потому что прежде, чем что-либо появилось, была любовь – Бог, любящий Божественное Я в изначальном состоянии единства. Только когда Бог пожелал выразить эту любовь «другому», было создано человечество по образу Божественного. Таким образом, человечество – это созданное Богом проявление Его Самого; это Бог, воплощенный через любовь.
Когда суфии говорят о своей любви к Богу, они не имеют в виду традиционную христианскую концепцию агапе, или духовную любовь. Наоборот, это страстная, всепоглощающая, самоотверженная, бескорыстная любовь. Как и любовь Меджнуна к Лейле, суфийская любовь требует безоговорочного повиновения воле Возлюбленного, без оглядки на собственное благополучие. Это любовь до полного самоуничтожения; это действительно и есть ее цель. Любовь, по словам Аттара, это огонь, который уничтожает эго и очищает душу, а любовник – тот, кто «вспыхивает и сгорает…».
Чье лицо лихорадочно, кто в исступлении тоскует,
Кто не знает благоразумия, кто с радостью отправит
Сто миров к их сверкающему концу,
Кто не знает ни веры, ни богохульства,
У кого нет времени ни на сомнение, ни на уверенность,
Кому и добро, и зло одинаковы,
И кто не что иное, как живое пламя.
Как и большинство мистиков, суфии стремятся исключить дихотомию между субъектом и объектом их поклонения. Их цель заключается в том, чтобы создать неразрывный союз между человеком и Божественным. В суфизме этот союз чаще всего выражается через самые яркие, наиболее откровенные сексуальные образы. Так, Хафиз писал о Боге: «Запах Твоих волос заполняет мою жизнь, а сладости Твоих губ нет равных».
Отдельные наиболее интересные примеры использования сексуальных образов в суфизме можно найти в трудах вышеупомянутой Рабии из Басры (717–801). Оставшись сиротой в раннем возрасте, Рабия стала рабыней и сексуальной собственностью своего учителя. Тем не менее на протяжении всей своей жизни она стремилась к тому, чтобы испытать мистический союз с Богом, порой проводя целые недели без сна, посвятив себя посту, молитве и размышлению о движении вселенной. Во время одной из таких ночей, которые она проводила в размышлении, ее мастер впервые заметил ослепительный нимб света, сверкающий над ее головой, освещающий весь дом. Испугавшись, он тут же освободил Рабию, позволив ей отправиться в пустыню, чтобы продолжить путь. Там, в пустыне, Рабия достигла состояния фана, или самоуничтожения, став первой, но не единственной суфийской женщиной-учителем. Женщиной, в присутствии которой почтенный ученый Хасан аль-Басра признался, что чувствует себя духовно несостоятельным.
Как и строки Терезы Авильской в христианской культуре, поэзия Рабии повествует о глубоком переживании встречи с Богом:
Ты мое дыхание,
Моя надежда,
Мой спутник,
Мое страстное желание,
Мое богатство.
Без тебя – моя Жизнь, моя Любовь –
Я бы никогда не бродила по этим бесконечным странам…
Я везде ищу Твою любовь –
Затем я внезапно наполняюсь ею.
O Капитан моего сердца,
Сияющее Око Жажды в моей груди,
Я никогда не буду свободна от Тебя,
Пока я жива.
Будь доволен мной, Любовь,
И буду довольна я.
Это сильное стремление к Возлюбленному, столь характерное для стихов Рабии, выдает важный аспект суфийской концепции любви. Прежде всего это любовь, которая должна оставаться недосягаемой, как та, что Меджнун явил в пальмовой роще. Ведь подобно тому, как птицы Аттара осознали на своем пути к Симургу, что нельзя начинать путь, ожидая его завершения, лишь немногие достигнут конечной цели и обретут единство с Богом. По этой причине суфия часто сравнивают с невестой, которая сидит на своей брачной кровати, «на подушках которой разбросаны розы», страстно желая прихода жениха, хотя она знает, что он, возможно, никогда не придет. И все же невеста ждет; она будет ждать вечно, «умирая от любви», переживая за любимого, выкрикивая с каждым вздохом: «Приди ко мне! Приди ко мне!» – до тех пор, пока не перестанет существовать как отдельная личность и не превратится в ту, что любит своего Возлюбленного в совершенном единении. Как аль-Халладж писал о своем опыте единства с Божественным:
