Это не означает, что ислам отвергает разделение «мечети и государства». В мире очень мало мусульманских стран, в которых духовные лица осуществляют прямую власть над правительством. Попытки установления такого прямого контроля в Судане, Нигерии, Афганистане и Иране все без исключения обернулись разрушительными неудачами. Тем не менее справедливо утверждение: когда дело доходит до религии, граница между общественной и частной сферами гораздо более зыбка в государствах, где мусульманское население составляет большинство. Отчасти это объясняется тем, что, возникнув в племенной культуре и развиваясь прежде всего в общинных обществах Ближнего Востока и Северной Африки, ислам склонен избегать радикального индивидуализма, предпочитая ставить потребности сообщества над правами отдельного человека. Какими бы ни были причины, основополагающий и неизбежный факт заключается в том, что люди почти во всех государствах мусульманского большинства неоднократно заявляли, что хотели бы, чтобы исламские ценности и нравы влияли на политику их стран. Поскольку государство можно считать демократическим только в той мере, в какой оно отражает свое общество, то, если общество основано на определенном наборе ценностей, не должно ли это также относиться и к образу правления?
По общему признанию, после событий 11 сентября стало невозможным задавать такие вопросы, не вспоминая об Афганистане под управлением террористического «Талибана». Образ афганской женщины, облаченной в бурку и подчиненной прихотям и произволу невежественной группы женоненавистников, стал символом всего отсталого и безнравственного, что относится к концепции исламского правления, и такие образы непросто вытеснить политической философией.
Учитывая, как часто ислам был использован для рационализации жестокой политики репрессивных тоталитарных режимов, таких как талибы в Афганистане, ваххабиты в Саудовской Аравии или факих в Иране, неудивительно, что термин «исламская демократия» вызывает такой скептицизм на Западе. Некоторые из числа известнейших ученых в Соединенных Штатах и Европе отвергают это понятие, полагая, что принципы демократии нельзя примирить с фундаментальными исламскими ценностями. Когда политики говорят о демократии на Ближнем Востоке, они имеют в виду американскую светскую демократию, а не коренную исламскую. Диктаторы на Ближнем Востоке неустанно проповедуют миру, что их жесткая антидемократическая политика «оправданна», поскольку «фундаменталисты» оставляют им только два возможных варианта: деспотизм или теократия. Проблема демократии с их точки зрения заключается в том, что если людям разрешен выбор, они могут сделать его против своих правительств.
Отставив на мгновение рассуждение о роли, которую эти и многие другие автократические режимы на Ближнем Востоке сыграли в создании так называемых фундаменталистов, сосредоточим свое внимание на том, что в западном мире существует гораздо более философский спор относительно концепции исламской демократии. В его центре – идея о том, что не может быть a priori
[33] моральной основы в современной демократии; что фундамент, который должен быть у подлинно демократического общества, – это секуляризм. Проблема этого аргумента, однако, заключается в том, что он не только не признает по своей сути моральную основу, на которой строится большое количество современных демократий, но и, что более важно, не проводит различия между секуляризмом и секуляризацией.
Как отмечает протестантский богослов Харви Кокс, секуляризация – это процесс, посредством которого «определенные обязанности переходят от духовной власти к политической», тогда как секуляризм – это идеология, основанная на искоренении религии из общественной жизни. Секуляризация подразумевает историческую эволюцию, в процессе которой общество постепенно освобождается от «религиозного контроля и замкнутых метафизических мировоззрений». Секуляризм – это само по себе замкнутое метафизическое мировоззрение, которое, по словам Кокса, «очень напоминает новую религию».
Турция – светская страна, в которой внешние признаки религиозности, такие как хиджаб, до недавнего времени были насильственно подавлены. При этом идеологическое влияние на общество оказывается как в светской стране, такой как Турция, так и в религиозной, такой как Иран. Но Соединенные Штаты Америки – это секуляризирующая страна, основанная на иудейско-христианской, а точнее – протестантско-нравственной структуре. Как признавал почти двести лет назад Алексис де Токвиль, религия – это основа политической системы Америки. Она не только отражает американские ценности общества, но и зачастую диктует их. Достаточно посмотреть на язык, на котором в Конгрессе обсуждаются такие политические вопросы, как право на аборты и гомосексуальные браки, чтобы признать, что религия до сих пор – неотъемлемая часть американской национальной идентичности и, очевидно, моральная основа ее Конституции, законов и национальных обычаев. Вопреки тому, что школьники читают в своих книгах по истории, реальность такова, что разделение «церкви и государства» не столько основа американского правительства, сколько результат двухсотлетнего процесса секуляризации, базирующегося не на секуляризме, а на плюрализме.
Именно плюрализм, а не секуляризм определяет демократию. Демократическое государство может быть создано в любых нормативных моральных рамках, пока плюрализм остается источником его легитимности. Англия продолжает поддерживать национальную церковь, духовный руководитель которой также является и сувереном страны, а епископы служат в верхней палате парламента. До недавнего времени Индия управлялась сторонниками элитарной теологии индуистского пробуждения (Хиндутва), стремящимися применить к государству невероятное, но чрезвычайно успешное видение «истинного индуизма». И все же, как и Соединенные Штаты, эти страны считаются демократиями не потому, что светские, а потому что, по крайней мере теоретически, преданы принципу плюрализма.
Или рассмотрим Государство Израиль, страну, основанную на моральном фундаменте еврейской исключительности, которая предлагает всем евреям мира – независимо от их национальности – немедленное гражданство, предоставляя им массу материальных благ и привилегий в сравнении с гражданами нееврейского происхождения. Это государство, где ортодоксальные раввинские суды обладают юрисдикцией по всем вопросам, связанным с иудаизмом (включая то, кого считать евреем, а кого – нет); где религиозные школы (иешивы) субсидируются государством, а браки являются скорее религиозными, чем гражданскими (что означает, что ни одно должностное лицо еврейского происхождения не может сочетаться браком с неевреем); и где все новые граждане, независимо от их религиозной принадлежности, обязаны принять присягу на верность, подтверждающую природу Израиля как «еврейского государства». По каждому из определений этого термина Израиль – это «еврейская демократия». Тем не менее те самые люди, которые высоко оценивают примирение в системе Израиля еврейских и демократических идеалов, несмотря на очевидные конфликты как внутри Израиля, так и на оккупированных палестинских территориях, к которым это примирение привело, отрицают, что аналогичное примирение между исламскими и демократическими идеалами может быть установлено в любом государстве мусульманского большинства. Они закрывают глаза на чрезвычайно успешные примеры именно такого примирения в Турции, Индонезии, Малайзии, Бангладеш, Сенегале и т. д. или на тот факт, что почти треть мусульман мира уже живет в демократических государствах. В сознании некоторых критиков ислама просто не может существовать такого понятия, как исламский плюрализм, независимо от того, сколько доказательств обратного существует.
