Обмана, напоминал ветер. Путь коварства и обмана, не забывайте об этом. Вот я зашёл с запада, а вот я уже дую с востока. Вы думали, я несу прохладу в зной, а я несу промозглый холод, гоню косматые тучи, веду стадо буйных ливней.
Война – путь коварства и обмана.
Качалась палуба корабля – я не замечал. Тянулись холмы – я не видел. Начинались поля и огороды, блестели мокрой землей, заканчивались – мне было не до них. На почтовых станциях хозяева гостиниц молча выделяли мне комнату и без возражений позволяли Мигеру ночевать в сараях. Наверное, им очень хотелось вступить со мной в спор, выгнать безликого прочь, но они смотрели мне в лицо, мелко кланялись, скрывая дрожь, и быстро уходили на кухню.
Война, слышали они. Путь коварства и обмана.
Ты солгала мне, госпожа Йоко. Ты солгала, а я поверил. Ты не сомневалась, что никому и в голову не придёт проверять твои слова. Ехать в Эдо, искать твоего отца… Дело закрыто, преступления нет. Выяснение обстоятельств ничего не прибавит и не убавит к свершившемуся. Нобуюки Кубо-второй занял законное место на этой земле. А даже если какой-нибудь упрямый глупец и отправится в дальнюю дорогу, он рано или поздно узнает, что господин Сидзука благополучно скончался – и повернёт обратно. Беседовать с мачехой? Такое не придёт в голову самому дотошному упрямцу и самому последнему глупцу. А даже если и придёт? Мачеха подтвердит существование брата, не вдаваясь в подробности, и упрямец вернётся в Акаяму, убеждённый в правдивости горестного рассказа.
Нужна тысяча случайностей и десять тысяч совпадений, чтобы правда открылась взгляду. Застань я мачеху не на почтовой станции, где госпожа Кейко могла позволить себе ряд вольностей в частной случайной беседе, а в столичной усадьбе клана Сидзука, в обязательном присутствии главных вассалов клана, настороженных из-за визита дознавателя службы Карпа-и-Дракона – и наш разговор сократился бы в десять раз, превратившись в набор сухих официальных фраз. Да и на станции – не покажись я госпоже Кейко привлекательным юным дурачком, годным для тёплого материнского внимания, а может, и не только для материнского, поскольку дорога всё спишет, а служанка будет держать язык за зубами… В случае её равнодушия ко мне я вряд ли мог рассчитывать на внезапную откровенность.
Правда чудом упала мне в руки. Сейчас она жгла мне ладони.
Ты солгала мне, госпожа Йоко, знаток путей войны. Кипя от гнева и обиды, я возвращался в Акаяму и чувствовал себя двумя людьми сразу: младшим дознавателем Торюмоном Рэйденом – и беднягой Нобуюки Кубо-первым, верным твоим учеником, госпожа. Я видел сцену в хижине, с которой началось твое перерождение, яснее, чем птицелов Кэцу. Я видел её так, словно пришёл в театр, купил билет, взял у служителя циновку для сидения, расстелил её напротив сцены и дождался, пока откроют занавес.
Настоятель Иссэн говорил, что многие люди скучают в театре. Здесь всё не так, как в жизни, возмущаются они. Слишком ярко, слишком нарочито, всё слишком. Разве мы изъясняемся стихами? Разве танцуем посреди разговора? Разве скрываем лица за масками или нелепым гримом? Настоятель жалел этих людей, как мать жалеет увечных детей. Да, настаивал он, мы изъясняемся стихами. Просто мы не узнаём стихи в повседневных речах, не слышим их музыку, не улавливаем ритм. Да, танцуем посреди разговора. Просто мы не видим танцора в собеседнике. Да, носим маски, прячемся за гримом. Этот грим, эти маски мы называем лицами.
Театр, говорил он – правда, обернувшаяся молнией. Кое-кто жмурится, не выдерживая вспышки. Затыкает уши, боясь оглохнуть от грома. И зря, потому что гроза прекрасна.
Я сидел перед сценой.
Я сидел на сцене, одетый в белое, положив перед собой нож.
3
«На платье жизни развязан пояс»
Сцена 1
Нобуюки Кубо:
На платье жизни развязан пояс,
на платье жизни развязан пояс,
сейчас оно спадёт с плеч.
(берёт нож)
Могу ли я жить дальше, презренный?
Моя неловкость стоила здоровья подательнице благ,
мой удар искалечил наставницу,
я виноват, нет мне прощения!
В следующем рождении быть мне слугой,
ничтожным рабом госпожи Йоко,
не учеником, нет,
служителем, исполняющим приказы.
Потому что несомненна высокая участь госпожи,
когда она умрёт в этой хижине
от голода и жажды,
сбросив траченую судьбой оболочку,
и вернётся в этот мир для нового счастья!
Сидзука Йоко:
Остановись!
Я велю тебе жить дальше!
Нобуюки Кубо (не слушая её):
Я виноват, но виноват дважды,
и стыд терзает моё сердце.
Во время схватки мне почудилось ужасное,
казалось мне, что наставница ищет смерти,
жаждет гибели от моей руки,
толкает меня на решающий удар.
Как мог я, подлец, о таком помыслить,
как мог заподозрить наставницу в гнусности?
Видно, тот, чья душа грязней выгребной ямы,
в каждом человеке видит лишь грязь.
Как тут не вспороть себе живот?
Сидзука Йоко:
Остановись!
Выслушай меня!
Ты был прав, благородный Кубо.
Тот, чья душа чище первого снега,
не в силах поверить в предательство,
и твой стыд – ничто перед моим.
Да, я искала смерти от твоей руки,
смерти честной перед кармой и буддой Амидой,
хотела возродиться в твоём теле,
которое готовила для себя долгие годы.
Но выслушай мою печальную историю,
и ты поймёшь, почему я решилась на это,
и может быть, простишь несчастную Йоко.
Я родилась в Эдо,
мой отец – Сидзука Кэйташи, младший советник,
моя мать Сэнго умерла родами,
принеся в мир меня и моего брата Юичи.
Нам исполнилось по семь лет,
когда мы сидели на ветке ивы над прудом.
«Зря ты родилась девочкой, – сказал мой брат. –
Будь ты мальчиком, мы бы соперничали.
А так… Разве ты ровня мне?..»
Она встает, словно внезапно исцелилась. Совершает круг по сцене, показывая, что это не телесное воплощение госпожи Йоко, а её тень, дух, тайные мысли.
Дух Йоко:
Ложь, обман – путь войны.
За что я бьюсь? С кем воюю?
Я лгу благородному Кубо,
обманываю честного простака.
Я бьюсь за его жизнь,
хочу, чтобы он отбросил нож,
отказался от самоубийства.
Так ли это? Да, так.
Пусть исполнится презрением ко мне,
возжелавшей его сильного тела.
Пусть исполнится жалости ко мне,
горемычному брату в теле сестры,
выдумке, созданной во имя благой цели.
Презрение выбьет нож из руки Кубо,
жалость убедит в моей искренности.
Выслушав меня, он останется жить.
Нобуюки Кубо:
