Глава 47
Десмонд лежал на узкой кровати в клетке из железа и стекла и смотрел бесконечное слайд-шоу. Некоторые фотографии были сделаны, когда он был еще ребенком, но большинство снимков, начиная с двадцатилетнего возраста и кончая нынешними днями, запечатлели его на разнообразных торговых ярмарках и деловых встречах. Либо похитители не смогли раздобыть фотографии личного характера, либо таковых просто не существовало в природе. Приходили и уходили люди, они задавали множество вопросов, стараясь не выдать свои истинные цели и намерения, однако время от времени Десмонд все же улавливал крошечные намеки. Он раскладывал их в уме по полочкам, надеясь, что когда-нибудь эти сведения пригодятся для побега.
Когда опрос закончился, Десмонд ощутил бурчание в животе. Кормили его мало; очевидно, рассчитывали, что, ослабев, станет покладистей.
Пустота в желудке навеяла еще одно воспоминание.
* * *
В течение первого года, проведенного Десмондом в Оклахоме, дядя, уезжая работать на буровую вышку, оставлял своего подопечного в детском саду. Туда ходили дети разного возраста. В свои шесть лет Десмонд был одним из старших. Другие рабочие-нефтяники тоже водили в садик детей, и Десмонд с ними подружился. Однако Орвиль часто ругался с владельцами из-за расценок, обвиняя их в «грабеже средь бела дня». Однажды он объявил, что Десмонд остается дома. Дядя положил на кухонный стол немного денег и пригрозил, что, если ему придется вернуться прежде времени и возиться с Десмондом, он покажет ему кузькину мать.
Мальчик покупал продукты в городской лавке. Ее хозяин научил Десмонда считать деньги и растягивать их подольше. Основное питание состояло из бобов и тушенки. И все-таки деньги закончились за несколько дней до дядиного возвращения. Десмонд не стал брать продукты в долг – он спросил, где найти работу.
– Для шестилетки? – рассмеялся худой лавочник в очках.
Десмонд опустил глаза, рассматривая носки ботинок.
– Я дам тебе еды в кредит. Расплатишься, когда дядя вернется.
– Не хотелось бы, – тихо ответил Десмонд.
Лавочник, к счастью, уступил, позволив мальчику подмести магазин и разложить товар по полкам, и отпустил его домой с запасом продуктов, которого хватило на несколько дней.
Явившись домой, Орвиль первым делом спросил:
– Сколько денег осталось?
– Нисколько.
– Нисколько? Ты все истратил? На какие такие дела, а? Купил себе куклу Барби?
Дядя выскочил за порог, бормоча, что пацан его разорит и пустит по миру.
Орвиль был помешан на деньгах. Он шел работать на ту вышку, где платили больше, не обращая внимания ни на повышенную опасность, ни на скверные бытовые условия. Деньги были важнее. И он никогда не выпускал их из рук, питая глубокое недоверие к банкам.
– Все они – жулье, – заявил Орвиль однажды вечером, перевалив через середину бутылки. – Вдобавок дурачье. Раздают займы всем, кому ни попадя, а денежки-то – твои, те самые, что ты отдал им на хранение. И хуже всех – сберкассы. Они скоро все разорятся, помяни мое слово.
Десмонд немало удивился, когда через несколько лет лопнули больше тысячи ссудно-сберегательных ассоциаций, так называемых сберкасс, и американским налогоплательщикам пришлось выложить сто тридцать миллиардов долларов на их спасение. Из всех дядиных пророчеств сбылось, пожалуй, только это.
После первого раза Орвиль стал регулярно оставлять мальчишку дома одного. Десмонд вскоре придумал, на чем сэкономить, – добывал мясо охотой. Кое-какую дичь приходилось бить вне сезона: мальчик рассудил, что у егеря не поднимется рука оштрафовать едва живого от голода шестилетку.
К приезду дяди Десмонд всегда оставлял на столе несколько долларов. Иногда получалось сэкономить больше – излишки он забирал себе.
Накопив достаточную сумму, мальчик отправился в ломбард на окраине города. Он побывал у витрины ломбарда раз двадцать, глазея сквозь стекло на велосипед, воображая, как сядет в седло, куда поедет.
В этот раз Десмонд смело зашел в ломбард, выложил деньги на прилавок и заявил:
– Я беру вон тот велосипед на витрине.
Хозяин взял бумажки и сказал, что не хватает десяти долларов.
– У меня больше нет.
Лавочник промолчал.
Десмонд протянул руку за деньгами.
– Как хотите. Пойду в соседний хозяйственный магазин, попробую с ними договориться.
Продавец разразился хриплым кашлем завзятого курильщика.
– Будь ты взрослым, я бы послал тебя куда подальше. Но ты, парень, мне нравишься. Бери – он твой. Чертова хреновина уже год торчит на витрине.
Десмонд впервые глотнул свободы: велосипед был первой вещью, которую он купил на самостоятельно скопленные деньги. Это было ценнее любого подарка.
Покупку удавалось прятать от дяди целых шесть месяцев – самое счастливое время за все детские годы.
Велосипед раздвинул пределы возможного. Десмонд ездил в соседний городок, Нобл, где на главной улице имелись магазины, почтамт, небольшой кинотеатр и библиотека. В библиотеке он прошелся между стеллажами, надеясь увидеть книги, которые ему читала Шарлотта. Хотелось еще раз взглянуть на обложки, вспомнить проведенные вместе недели.
Седоволосая женщина, расставлявшая книги с тележки по полкам, спросила:
– Ты что-то ищешь? Тебе помочь?
Десмонд отрицательно замотал головой.
– Можешь брать с собой все, что захочешь. Бесплатно. Прочитаешь – принесешь обратно.
Толку от предложения было мало. Десмонд по-прежнему не умел читать.
– А у вас… кто-нибудь читает вслух?
Женщина помедлила с ответом.
– Ну да, читает.
– В какое время?
– Э-э… в разное. Когда тебе удобнее?
Десмонд назвал время, женщина его подтвердила. Ее звали Агнес. Мальчику понравился голос библиотекарши – успокаивающий, невозмутимый, типичный для жителей Оклахомы, ничем не напоминающий дядин злобный рык.
На выходе он спохватился, что забыл спросить, какую книгу будут читать. Вдруг о чем-нибудь нехорошем? Или про любовь?
Стараясь не обидеть Агнес, мальчик ненавязчиво переспросил насчет книги.
– У нас большой выбор. Какие тебе нравятся?
– С приключениями, – выпалил Десмонд. – В которых главный герой побеждает.
– В таком случае ты не будешь разочарован.
Так и вышло. На следующий день, когда он вернулся, Агнес, сидя за стойкой, вязала. Она отложила рукоделье в сторону и показала ему обложку одной из книг.
– Готов?
Десмонд кивнул. Как он и подозревал, на слушание кроме него никто больше не явился.
