Он глянул на Роуна.
– Неужто все он нарубил?
– Я тоже рубил, – сказал я.
– Мать его покормила?
– Она дала ему сэндвич и стакан молока.
Мы вошли в дом. Мать как раз дочистила картошку и ставила ее на плиту. Готовила она на дровяной плите.
– Черт! – сказал отец. – Наверное, надо предложить ему остаться на ужин.
– Я поставлю еще тарелку.
– Пойди скажи ему, Тим. И забери у него наконец топор.
Поэтому я пошел и сказал, как велено, и встал поближе, чтобы помешать ему рубить дальше. Роун прислонился к поленнице. Глаза у него были такие, что мне вспомнилось суровое зимнее небо.
– Меня зовут Роун, – сказал он.
– А я Тим. Я учусь в школе. В шестом классе.
– А…
Волосы у него – насколько я мог видеть те, что выбивались из-под шапки, – были русыми. Их не мешало бы постричь.
– Можно мне помыть руки? – Он говорил медленно, словно отмеряя каждое слово.
Я показал, где у нас кран во дворе. Он вымыл лицо и руки, потом снял шапку и причесал волосы расческой, которую выудил из кармана рубашки. Следовало бы еще и побриться, но тут уж он ничего не мог поделать.
Снова надев пиджак, он затолкал в карман шапку. Я заметил, что он смотрит куда-то мне за спину.
– Это твоя сестра?
Посреди дороги остановился новенький «Форд-А», из него вышла Джулия и теперь шла через двор. Взревев мотором, автомобиль умчался прочь. Джулия дружила с Эми Уилкенс и после школы частенько заходила к Эми, и иногда отец Эми подвозил ее домой. Он работал на почте. Мы всегда считали Уилкенсов богатыми. В сравнении с нами они и были богатыми.
– Как вы узнали, что она моя сестра? – спросил я у Роуна.
– Вы похожи.
Проходя мимо, Джулия окинула Роуна долгим взглядом. Его присутствие ничуть ее не встревожило, поскольку она привыкла к бродягам, но ей было всего девять, и она была очень худой, поэтому я разозлился, когда Роун сказал, что мы похожи, – я-то ведь считал ее невзрачной соплячкой. И мне было уже одиннадцать.
Когда она вошла в дом, мы с Роуном сели на ступеньки заднего крыльца. Вскоре мать позвала нас ужинать.
Роун ел не как бродяга. Наверное, сэндвич, который он проглотил, и молоко немного приглушили его голод, и теперь он ел без всякой спешки. На ужин у нас были котлеты, и под конец жарки мама долила воды, чтобы разбавить мясной сок и получившимся соусом полить картошку. Роун то и дело посматривал на маму. Я не понимал почему. Мне она казалась красавицей, но я считал, что это потому, что она моя мать. Темные волосы она стягивала в узел. Зимой кожа у нее была молочно-белой, но с весной, когда она возилась в огороде, на щеках появлялся румянец, а летом ее кожа превращалась в чистое золото.
Роун еще до ужина представился ей и моему отцу.
– Вы из каких краев? – спросил отец.
После минутной заминки Роун ответил:
– Я жил неподалеку от Омахи.
– У вас в Небраске тоже несладко?
– Вроде того.
– Наверное, всюду так.
– Передай, пожалуйста, соль, – сказала Джулия.
Мать протянула ей солонку.
– Хотите еще картофеля, мистер Роун?
– Нет, спасибо, мэм.
Джулия задумчиво его рассматривала.
– Вы по железке едете?
Он как будто не понял, о чем она говорит.
– Она хотела сказать: вы ездите под товарными вагонами, чтобы железнодорожная полиция не поймала? – объяснил я.
– А-а… Да, ехал.
– Ты же знаешь, что это не твое дело, Джулия, – сказала мама.
– Я просто спросила.
На десерт мама испекла пирог с кокосовым кремом. Когда мы съели котлеты с картофелем, она положила каждому по большому куску. Роун попробовал и поднял на нее взгляд.
– Можно задать вам вопрос, мэм?
– Конечно.
– Вы испекли этот пирог в дровяной печи?
Печь он увидел, когда мы проходили через кухню.
– Наверное, да, – сказала мама, – раз уж это единственная печь, какая у меня есть.
– На мой взгляд, – сказал Роун, – главная беда человечества в том, что люди ищут чудеса где-то далеко, а чудес, что творятся прямо у них под носом, не замечают.
Кто бы ожидал таких слов от бродяги? Наверное, все мы воззрились на него с недоумением. Потом мама улыбнулась.
– Спасибо, мистер Роун. Это самый милый комплимент, какой мне когда-либо говорили.
Ужинать мы закончили молча. Доев, Роун посмотрел сначала на мать, потом на отца.
– Я никогда не забуду вашу доброту. – Отодвинув стул, он поднялся. – А теперь я с вашего позволения удалюсь.
Мы промолчали. Думаю, мы просто не знали, что на это ответить. Мы сидели и слушали, как он идет через кухню, как открылась и закрылась входная дверь. Потом мама сказала:
– Наверное, бродяжничество у них в крови.
– Похоже на то, – отозвался отец.
– Ну что ж, рада, что в тебе этого нет. – Мама посмотрела на нас с Джулией. – Поможешь мне с посудой, Джулия. А тебе, Тим, полагаю, надо делать уроки.
– Нам мало задали.
– Чем скорее возьмешься, тем скорее закончишь.
Я мешкал за столом. И Джулия тоже. Мы всегда старались быть в курсе происходящего. Я услышал гул товарного поезда. Прислушался, выжидая, когда он замедлит ход, но нет – дом чуть содрогнулся, когда товарняк пронесся мимо. Возможно, следующий подберет или оставит вагоны во Фейсберге, и Роун сможет на него пробраться.
– В понедельник на заводе снова начнут принимать виноград, Эмма, так что я вернусь на работу.
– Опять долгие смены.
– Я не против.
– Мистер Хендрикс сказал, в этом году я снова могу у него собирать. Он хочет начать на следующей неделе.
– Возможно, в этом году мы накопим достаточно, чтобы купить тебе газовую плиту.
– Нам много чего другого нужно, а детям надо покупать одежду.
Осенью у нас всегда было много денег, ведь отец работал на заводе, где производили виноградный сок, а мама – на сборе винограда. Отец работал на заводе и в сезон бутилирования, но в сезон бутилирования в работе случались большие перерывы, и в общей сложности получалось девяносто рабочих дней за десять месяцев. В основном мы перебивались за счет того, что он выручал за выращенные на ферме фасоль, кукурузу и помидоры. Ферма была маленькая, а земля слишком холмистая, но того, что отец выращивал на ровных участках, хватало, чтобы не умереть с голоду. А кроме того у нас были корова и куры.
