– А куда мы идем?
– В долину, куда же еще. В маленькую красную школу.
Какое счастье! Только зачем же тогда в лифт садиться? Может, им надо подняться на крышу, а там на вертолет пересесть? Но лифт остановился на шестом этаже, и они оказались в длиннющем коридоре с сотнями горизонтальных дверей, расположенных очень близко, почти вплотную.
– Где же долина, сэр? – спросил Ронни. – Куда вы меня ведете?
– Обратно в школу, – отрезал контролер. – Иди давай.
Ронни уперся, но контролер был сильный и мигом дотащил его до ниши, где сидела за железным столом худая женщина в белой форме.
– Это мальчик Медоузов. Старик поменял ему сюжет на 24-С.
Видя, что Ронни плачет, женщина устало поднялась с места, достала из стеклянного шкафчика ампулу, закатала ему рукав и ловко загнала иглу в руку.
– Слезы прибереги на потом, они тебе пригодятся. Комплекс вины, я вижу, Кертина совсем задавил – он прописывает 24-С уже третий раз в этом месяце.
– Старик знает, что делает.
– Ему только кажется, что он знает. Еще немного, и этот мир заселят сплошные Кертины. Пора уж кому-нибудь из Комитета Образования пройти курс психологии и выяснить наконец, что к чему с материнской любовью.
– Старик – дипломированный психолог.
– Дипломированный психопат, вернее сказать.
– Зря вы так говорите.
– Говорю, что хочу. Ты-то не слышишь, как они плачут, а я слышу. 24-С – это прошлый век, давно пора его отменить.
Женщина взяла Ронни за руку и повела куда-то. Контролер, пожав плечами, вернулся к лифту, и металлические двери закрылись за ним. Ронни шел как во сне, почти не чувствуя рук и ног, в голове мутилось.
Повернув во второй коридор, а затем в третий, женщина остановилась у открытой горизонтальной дверцы.
– Ну что, узнаёшь свою комнатку?
Глаза у Ронни слипались. В клетушке стояла кровать, чудна́я какая-то, с проводами, трубками и экранами – но Ронни так хотел спать, что сразу в нее забрался.
– Вот и умница, – донесся до него голос женщины. – Возвращайся в свою маленькую красную школу.
– Ронни!
Страшный сон с поездами, незнакомыми людьми, чужими местами никак не желал уходить. Может, это не сон, а правда? Нора много раз ему говорила, что однажды он проснется в поезде-аисте, везущем его к родителям.
Он ворочался и брыкался, силясь открыть глаза.
– Ронни, – опять позвала Нора, – ты опоздаешь в школу.
Глаза открылись сами собой, и он сразу понял, что все в порядке. В его чердачное окошко лился яркий утренний свет, по стеклу шуршали ветки клена, растущего на заднем дворе.
– Иду! – Ронни скинул одеяло, оделся в теплой солнечной лужице, умылся и побежал вниз.
– Ну наконец-то. Совсем обленился, – резко бросила Нора.
Что это с ней, заболела? Раньше она никогда не говорила с ним так. А вот и Джим, небритый, с налитыми кровью глазами.
– Что за дела, где завтрак?
– Сейчас, подождешь. Я уже полчаса этого паршивца бужу, не до завтрака.
Растерянный Ронни сел за стол и молча стал есть. Почему они оба так изменились за одну ночь? И любимые его оладушки внутри все сырые.
Не доев, Ронни вышел в гостиную взять учебники. Там было неубрано и пахло плесенью. На кухне переругивались Нора и Джим.
Ночью определенно что-то случилось. Еще вчера в доме все блестело, Нора была добрая, Джим, чистый и аккуратный, не повышал голоса.
Ну, ничего. Все исправится, как только он увидит мисс Смит. Ронни бежал по солнечной улице вместе с другими веселыми школьниками, мечтая о любимой учительнице.
Волосы мисс Смит сияли на солнце. Пучок у нее на затылке как золотое яблоко, щеки как розы после утренней поливки, голос как летний ветерок.
– Доброе утро, Ронни, – сказала она.
– Доброе утро, мисс Смит. – Он словно в облаке проплыл к своей парте.
Начались уроки – арифметика, правописание, обществоведение, чтение. Мисс Смит вызвала Ронни почитать вслух рассказ из хрестоматии в красной обложке.
Он гордо встал и начал читать про Ахилла и Гектора. Первое предложение он одолел без запинки, на втором стал спотыкаться. Слова точно расплывались; Ронни поднес учебник к глазам, но все равно ничего не смог разобрать. Он видел написанное как сквозь толщу воды и продолжал запинаться.
Мисс Смит стояла рядом с длинной линейкой, и ее лицо вдруг сделалось некрасивым. Она выхватила у Ронни книгу, швырнула на парту, схватила его за руку и обрушила линейку ему на ладонь. Боль прошила его насквозь, а линейка опускалась снова и снова.
Ронни заплакал.
После долгого тяжелого дня директору нисколько не хотелось беседовать с Медоузами. Пойти бы скорее домой, принять ванну, настроить хорошую телеэмпатическую программу и забыть обо всем – но что же делать, беседы с разочарованными родителями входят в его обязанности. Если б он знал о визите Медоузов заранее, попросил бы записать их на завтра, а теперь уже поздно.
– Пусть войдут, – устало бросил он в интерком.
Супруги Медоуз, судя по личному делу Ронни, работали на конвейере. Представителей рабочего класса, производящих к тому же на свет нестабильных детей, директор терпел с трудом. Он хотел даже направить свет им в глаза, но воздержался.
– Вас уведомили, что у вашего сына все хорошо, – сказал он неодобрительно, когда они сели. – Не было нужды приезжать.
– Так мы это… беспокоимся, сэр, – сказал мистер Медоуз.
– О чем, собственно? Как только вы заявили, что он пропал, я сразу сказал, что мы попытаемся подключиться к его эмпатике и перехватим его здесь, как только он явится. Дети такого типа всегда возвращаются, но мы, к сожалению, не можем классифицировать воспитанников до посадки их в доставочный поезд: это значило бы преждевременно нарушить эмпатическую иллюзию. Разрушение иллюзий после интеграции ребенка в реальность – забота родителей. Мы не можем заниматься всем нашим потенциальным браком, пока ребенок не убегает, доказывая тем самым, что мы допустили брак…
Потухшие глаза миссис Медоуз на миг загорелись.
– Ронни не брак, он просто чувствительный мальчик.
– У вашего сына, миссис Медоуз, ярко выраженный эдипов комплекс, – отрезал директор. – Любовь, которую мальчик должен чувствовать к вам, он перенес на вымышленную учительницу. Подобные аномалии, к сожалению, невозможно предугадать, но вполне возможно исправить, когда они обнаружатся. Вернувшись к вам после корректирующего лечения, ваш сын, ручаюсь, больше не убежит.
– А это корректирующее лечение… болезненно? – спросил мистер Медоуз.
– Разумеется, болезненно, но не в смысле объективной реальности.
