Ксилла занимала его мысли все больше и больше. Однажды он заметил, что походка у нее для такой громадины легкая, можно сказать, ритмичная. Потом обратил внимание на девственную твердость ее грудей, на бедра амазонки под простой юбкой. В один прекрасный вечер, под влиянием импульса (как ему казалось тогда) он попросил ее присесть и поговорить с ним.
– Как вам угодно, – сказала она, садясь на подушку у его ног.
Он смутился, не ожидая, что она согласится так сразу, но бренди уже согревал его кровь, показывая Ксиллу в новом свете. Оказалось, что волосы у нее не такие уж тусклые: когда на них играет огонь, они сами словно воспламеняются и смягчают топорность ее лица.
Говорили они о разном. О погоде, о море. О единственной книжке, которую она прочла в детстве. Когда речь заходила о Мизаре X, голос Ксиллы смягчался, и в бесцветных глазах сквозила голубизна – вернее, намек на нее, но и это для начала неплохо.
Они беседовали теперь каждый вечер. Ксилла даже сидя возвышалась над Мартеном, но это больше не смущало его – наоборот, успокаивало. Днем он с нетерпением дожидался вечера и ее прихода.
Первое время он волновался за Лелию и уговаривал ее не надрываться так на работе, потом перестал. В ту ночь, когда он впервые взял Ксиллу за руку, Лелия, как нарочно, вернулась раньше.
Он давно хотел этого. Глядя на руку Ксиллы, лежащую у нее на колене, он дивился ее красоте и симметрии, прикидывал, насколько она больше его собственной, интересовался, грубая она или мягкая, теплая или прохладная. В конце концов он не сдержался и переплел свои пигмейские пальцы с ее великанскими. Глаза ее поголубели, как воды горного озера, заросли бровей коснулись его лба, красные карнизы губ врезались в его рот, руки прижали его к грудным горам-близнецам…
– Я ухожу от тебя, – объявила возникшая на пороге Лелия.
Ночь была холодная, иней сверкал, отражая звезды. Мартена била дрожь. Посмотрев на несказанно прекрасные круглые горы внизу, он встал, отыскивая новые зацепки на склоне.
Вместо камня его руки встретили воздух.
Ни зацепок, ни склона. Он стоял не на карнизе, а на плато, на лице Девы, бледном и прекрасном при свете звезд.
Он медленно шел вперед, омываемый потоками этого света. Дойдя до рта, он прижался к нему губами и прошептал:
– Восстань, любовь моя!
Дева безмолвствовала, и он пошел дальше, мимо гордого возвышения носа, отыскивая глазами голубые озера.
Он шел, повесив руки, едва сознавая, что движется. Озера манили его своей глубиной, обещая вечный восторг. Неудивительно, что он так быстро пресытился как Лелией, так и Ксиллой. Что ни одна смертная женщина, с которой он спал, не могла ему дать желаемого. Неудивительно, что после двенадцати пустых лет он вернулся к своей настоящей любви.
Ибо Дева несравненна, и таких, как она, больше нет.
Он поравнялся уже со скулой, но голубого мерцания впереди до сих пор не видел. Напряженно всматриваясь вдаль, он внезапно вышел на край безводной каменной чаши. За ней на фоне неба виднелась полукруглая рощица-бровь, справа пролегала перемычка между двумя бывшими водоемами.
Вода ушла. Систему питания озер повредило, как видно, то самое землятресение, от которого на утесе образовалась трещина.
Мартен, стремясь к любимой, даже не подумал, что она могла измениться.
Нет, он не верит в это! Поверить – значит признать, что он напрасно совершил это кошмарное восхождение, что вся его жизнь прошла зря.
Он посмотрел вниз, втайне надеясь увидеть, как струится в пустую глазницу голубая вода, но увидел лишь голое дно и странный осадок на нем: серые продолговатые образования, то разрозненные, то соединенные вместе. Неужели это…
Мартен зажал рукой рот, повернулся и побежал, но скоро остановился. Не только потому, что дыхание отказало: надо было подумать, что делать дальше.
Инстинкт вел его назад, к подбородку. Не все ли, в сущности, равно: превратиться в груду костей на шейной гряде или утонуть в одном из озер?
Он упал на колени, мучимый отвращением. Как он мог быть таким наивным даже и в двадцать лет? Как мог поверить, что он единственный? Да, из землян здесь больше не было никого, но Дева очень стара и в юности имела многих поклонников, которые покоряли ее всеми доступными способами и символически гибли в голубизне ее глаз.
Их кости – свидетельство ее популярности.
Что делать, если у твоей богини обнаружились глиняные ноги? Если ты понял, что твоя любимая – обыкновенная шлюха?
Спать с ней, во всяком случае, ты не станешь.
На востоке уже брезжил рассвет, звезды бледнели. Мартен стоял на краю подбородка в ожидании утра.
Ему вспомнился один человек, когда-то давно зарывший шоколадку на вершине, которую покорил. Его личный ритуал, непонятный для посторонних. У Мартена тоже найдется, что похоронить здесь. Свое детство. Свою первую книгу. Коттедж в Коннектикуте и виллу в Калифорнии. Под конец – с сожалением, но без колебаний – он схоронил свою мать.
Дождался, когда золотые пальцы солнца лягут ему на лицо, и начал спускаться.
Пиры Джамшида
Перевод Н. Виленской
Лев бродит там и ящерка бежит, Где пировал когда-то царь Джамшид.
Рубайят
Солнце, окутанное облаком красной пыли, стояло низко на западе, когда племя спустилось с предгорий к морю. Женщины разошлись по берегу, собирая плавник, мужчины ставили ловушку для дождевой воды.
По их изнуренным лицам Райан догадывался, что вечером будет Танец. Он знал, что и у него лицо точно такое же – грязное, с запавшими щеками, с голодными тенями вокруг глаз. Слишком много бессобачьих дней им на этот раз выпало.
Дождесборник представлял собой большое полотнище из сшитых вместе собачьих шкур. Райан и другие молодые мужчины держали его на весу, пожилые подпирали шестами и привязывали собачьими кишками так, чтобы в середине оно провисало. Закончив работу, они собрались вокруг большого, разведенного женщинами костра.
У Райана, который последние пять миль тащил это полотнище на себе, болели ноги и плечи. Иногда ему хотелось быть самым старым, а не самым молодым из мужчин. Быть свободным от тяжелых работ, плестись в самом хвосте, праздно сидеть на корточках во время привалов, пока молодые охотятся или лежат с женщинами.
Он стоял спиной к огню. Тепло проникало сквозь шкуры к телу. Женщины готовили ужин: толкли в кашицу собранные днем клубни, скупо подливая воду из собачьих бурдюков. Краем глаза Райан заметил Мериум, но ни молодое лицо ее, ни гибкое тело ничего в нем не шевельнули.
Он вспомнил, как лежал рядом с ней у ревущего костра в день последней собачьей охоты, когда запах жареного мяса еще стоял в воздухе. Живот его был полон, в крови зарождалось желание. Мериум казалась ему красивой еще много дней спустя, но после слилась с другими грязными лицами и понурыми фигурами, бредущими от руин к руинам, от оазиса к оазису в бесконечных поисках пищи.
