Он даже не заметил, что трубка погасла. Разжег ее снова, затянулся глубоко, чтобы ветер не затушил, и пошел с холма к хижине. После осеннего равноденствия дни стали заметно короче, сквозь дымку уже просачивалась вечерняя сырость.
Шел он медленным шагом и добрался до озера, когда солнце уже закатилось. Озеро было небольшое, но глубокое, деревья подступали к нему вплотную. Хижина стояла чуть поодаль от берега, среди сосен. Извилистая тропинка вела от нее к причалу, гравиевая дорожка – к проселку, выходящему на шоссе. Припаркованный у задней двери универсал мог в любой момент умчать Марка обратно к цивилизации.
Он приготовил себе нехитрый ужин, поел и сел почитать в гостиной. Генератор в пристройке то включался, то выключался, но больше никакие шумы, привычные уху современного человека, не оскверняли вечернюю тишину. Взяв с хорошо укомплектованной полки над камином антологию американской поэзии, Марк отыскал «Полдневный холм» Эдны Миллей и перечитал его трижды. Перед глазами стояла Джули, освещенная солнцем, ее развеваемые ветром волосы, ее платье, крутящееся метелицей вокруг длинных красивых ног. В горле стоял комок, не желающий сглатываться.
Марк вернул книгу на полку, вышел на веранду, закурил трубку. Заставив себя думать об Анне, он и ее увидел перед собой: твердый и в то же время женственный подбородок, любящий взгляд с тенью страха, не поддающегося разгадке, все еще гладкие щеки, ласковая улыбка. И пышные каштановые волосы, и вся ее высокая гибкая стать. В который раз он подивился ее нестареющей красоте. Как ей удается сохраняться такой же, как в то давнее утро, когда она робко вошла в его кабинет? Подумать только, что через каких-нибудь двадцать лет он с таким пылом думает о свидании с юной фантазеркой, годящейся ему в дочери. Нет, довольно! Это было минутное увлечение, минутная утрата душевного равновесия. Теперь он обрел его снова, и мир вернулся на прежнюю устойчивую орбиту.
Он выколотил трубку, вернулся в дом, улегся, выключил свет. Заснул он не сразу, и всю ночь его преследовали соблазнительные сны.
«Позавчера я увидела кролика, вчера оленя, сегодня вас».
На этот раз она была в голубом платье, с голубой лентой в волосах цвета одуванчиков. Марк, взобравшись на холм, постоял, отдышался, потом подошел и стал рядом с ней. При виде мягкой линии ее горла и подбородка у него снова перехватило дыхание.
– А я уже думала, что вы не придете, – сказала она. Он не сразу собрался с силами для ответа и наконец выговорил:
– Но я здесь, и вы тоже.
– Вот и хорошо.
Они сели на широкий выступ гранитного валуна. Марк закурил, пуская дым по ветру.
– Отец тоже курит трубку, – сказала она, – и руки держит так же, когда закуривает, даже если нет ветра. Вы с ним во многом похожи.
– Расскажите мне о нем, – попросил он. – И о себе, конечно.
Ей двадцать один год, поведала Джули. Отец раньше был физиком на государственной службе, теперь он на пенсии. Живут они в маленькой квартирке на Две тысячи сороковой улице. Мать умерла четыре года назад, и хозяйство ведет она, Джули. Марк, в свою очередь, рассказал о жене и сыне. Джеффа он намерен сделать своим компаньоном, у Анны необъяснимый страх перед объективами камер: она даже в день свадьбы не захотела сниматься и до сих пор отказывается. В прошлом году они втроем очень удачно съездили в отпуск.
– Чудесно, – сказала на это Джули. – Как хорошо, наверно, жить в тысяча девятьсот шестьдесят первом году!
– В чем же дело? На машине времени вы можете переместиться куда хотите.
– Все не так просто. Во-первых, я никогда не брошу отца, во-вторых, это нарушение. Путешествовать во времени разрешается только государственным историческим экспедициям, рядовым гражданам это запрещено. Полиция времени строго следит за этим.
– Но вы ведь ухитряетесь как-то?
– Только потому, что отец построил собственную машину, о которой не знает полиция.
– Однако закон вы все-таки нарушаете.
– Да – с их точки зрения, но у отца своя концепция времени.
Слушать ее было так приятно, что содержание Марка не беспокоило.
– Что за концепция? Расскажите.
– Сначала об официальной теории. Пришелец из будущего якобы не может влиять на события прошлого, поскольку одно его присутствие в нем является парадоксом, который невозможно ассимилировать, не изменив будущее. Поэтому департамент путешествий во времени допускает к своим машинам только специалистов, а полиция вылавливает потенциальных нарушителей, выдающих себя за историков.
Но отец думает по-другому. Говорит, что книга времен уже написана. В макрокосмическом масштабе всё, что может случиться, уже случилось, и прибывший из будущего человек становится частью прошлого просто потому, что всегда ею был. И никаких парадоксов.
Марк глубоко затянулся.
– Ваш отец, похоже, замечательный человек.
– Еще какой! – Джули зарумянилась, и глаза у нее стали еще голубее. – Видели бы вы, сколько книг он прочел – у нас их уже ставить некуда. Гегель, Кант, Юм, Ньютон, Вайцзеккер. Я и сама кое-что читала.
– Я тоже.
– Могу поспорить, что у нас с вами куча общих интересов, мистер Рэндолф!
Общие интересы в самом деле нашлись, хотя трансцендентальная эстетика, берклианство и теория относительности не совсем то, о чем хочется говорить с девушкой сентябрьским днем на вершине холма. Даже когда тебе сорок четыре, а девушке двадцать один. Во всем, однако, есть свои хорошие стороны: трансцендентальная эстетика зажигала микрокосмические звезды в ее глазах, слабые места в рассуждениях доброго епископа Беркли подчеркивали ее нежный румянец, а формула, где E неизменно равнялась mc2, демонстрировала также, что знания девичьим чарам только на пользу.
Прекрасное мгновение затянулось куда дольше, чем ему полагалось – Марк и спать лег, пребывая в нем. Теперь он даже не пытался думать об Анне, зная, что ничего не получится. Просто лежал в темноте, и в голове у него проплывали мысли, имеющие прямое отношение к вершине холма и девушке с волосами цвета одуванчиков.
«Позавчера я увидела кролика, вчера оленя, сегодня вас».
Утром он съездил в деревню на почту узнать, нет ли для него писем. Писем, как и следовало ожидать, не было: Джефф не любит писать, Анне переписка сейчас недоступна, секретарше он запретил его беспокоить любыми делами за исключением крайне срочных.
Он хотел спросить пожилого почтмейстера, не живет ли поблизости семья Денверс, но передумал. В сложную фантазию, воздвигнутую Джули, он, конечно, не верил, но ему больно было бы видеть, как она рушится.
Сегодня платье на ней было желтое, как ее волосы, и у Марка снова перехватило горло. Потом он обрел дар речи, и их разговор заструился двумя веселыми ручейками через сухую послеполуденную долину. Теперь уже она спросила при расставании, придет ли он завтра – опередив его, впрочем, всего на секунду. Ее слова пели в его ушах всю дорогу до хижины и убаюкали его после выкуренной на веранде вечерней трубки.
