Так или иначе я должен был взять себя в руки и обратить в бегство уродливую тень, что продолжала стоять у меня за спиной. Я сосредоточил все свои душевные силы на цветном, но почему-то тусклом уменьшенном мире вокруг себя. Наконец, мои старания окупились: до меня дошел смысл на первый взгляд бесцельных действий игроков; я стал понимать избитые реплики, снова и снова слетавшие с их губ.
Я с облегчением откинулся на спинку кресла. Позднее тем же вечером я включил какой-то старый фильм и смотрел его до тех пор, пока мог бодрствовать. Потом приготовил себе стакан теплого молока и пошел спать.
Суббота, 23:55; Роджер Норбрук B:
Мы лежали в кровати (супружеское ложе, не иначе), утолив на время плотский голод, и болтали. Никаких виски «Сиграмс & 7» и никаких «Отверток», хотя сообразительная Саломея сходила за бутылкой бургундского вина из запасов в кухонном буфете, так что в возлияниях в честь Бахуса мы не нуждались. У нее есть ребенок – подросток, учится в школе, но она отправила его к тетушке Джейн или Марне до понедельника. Красное вино. Ее одиннадцатилетний сын за городом. Бордовое. На стене напротив нашего пружинного Эдема висит портрет клоуна. Красное вино, бордовое.
Это трагикомичное, уродливое, разноцветное лицо. Портрет рогатого супруга? Она смеется над моей шуткой, и я вслед за ней. Мы покатываемся со смеху, лежа в кровати.
Еще вина. Бордовое, бордовое, красное вино, как та роза, что ты подарила мне, любимая, самая красная роза, я буду вспоминать, как ласкал тебя тогда, и мы лежали рядом в розовом свете твоего ночника, как два влюбленных подростка в ночи. Бордовое, красное вино, красная роза… Три долгих года я работал до изнеможения, Саломея, сооружая портал, чтобы наступила эта ночь и другие, похожие на нее; я резал текстуру света и латал ее снова и снова сто тысяч раз и наконец-то заставил ее искривиться; и потом я сказал: «Сезам, откройся!» – и вот он! яркий и ослепляющий портал, казалось, он раздвинулся, и я шагнул в него и быстро упал в прошлое. Снова и снова, и снова. Семь – я посчитал – раз. И каждый раз, Саломея, когда я возвращаюсь, мой переход случайно высвобождает меня и трансвременные силы, разрывая на куски мою пуританскую смирительную рубашку, что я обычно надеваю на работу, в церковь и в кровать. Ацетилен плавит викторианские решетки моей холодной железной камеры, пока они не растают в лужу расплавленного металла у моих ног, и я делаю шаг вперед в когда-то запретные лозы и с жадностью поглощаю сахарные грозди жизни. Бордовое, бордовое, красное вино.
Воскресенье,12:07; Роджер Норбрук С:
Мне открывался чудесный вид на пригородный дом (в американском колониальном стиле) в тени высокой ограды, за которой я исчез, после того как кэб высадил меня и умчался прочь. К тому времени примыкавший к дому гараж на две машины уже проглотил микроавтобус женщины. Свет на нижнем этаже, который зажегся несколько минут спустя, все еще горел. Свет в окне наверху, который включили немного позднее, тоже еще горел. Последний был тусклым и еле пробивался сквозь закрытые жалюзи.
Лучше всего, пожалуй, будет зайти с тыльной стороны дома. Но прежде чем забраться через какое-нибудь окно, надо попробовать заднюю дверь. Люди всегда прячут ключи от дома в самых «оригинальных» – и самых очевидных – местах: в козырьке крыльца, в корзине для бутылок молока, под половиком. Тем не менее я немного подождал. Сейчас он, по всей видимости, восстанавливает силы после первого вечернего совокупления; через некоторое время он перейдет ко второму. Он уже не так молод. После второго, если не будет никаких неожиданностей, он уснет. Это должно произойти часа в три. До этого времени я подожду.
Потом я сниму с него все, что может способствовать его немедленному опознанию; а затем, на обратном пути в квартиру, выброшу в урну для мусора или на дно коллектора. Конечно, остается свидетельница преступления, но тут уж ничего не поделаешь. Я надеюсь, что моя жертва не назвала «наложнице» свое полное имя.
Посреди лужайки на боку лежал шезлонг. Я оттащил его в укрытие и удобно устроился на нем. В правом кармане пальто нащупал рукоятку коротконосого «смит-вессона» 38-го калибра. Зевнул. Где-то по соседству, должно быть, был пруд: до меня доносилось кваканье лягушек.
Воскресенье, 1:10; Роджер Норбрук A:
Старый фильм, который я смотрел, наконец-то, подошел к концу. За ним последовала серия 30-секундных рекламных роликов.
Пора спать. Завтра тяжелый день…
Сон после тяжелого дня.
В случае, если сценарий повторится и в 9:00 я перенесусь в пространстве вместо ретроперемещения, я, должно быть, устану так же, как и при последнем; если же все будет иначе и я совершу перемещение во времени, а не в пространстве, я, должно быть, все равно буду чувствовать себя измочаленным.
Существует некая связь между исчезновением денег из моего кошелька и отклонением от пути в другую часть настоящего, но я не способен уловить ее.
Возможно, мой мозг окутан туманом в столь поздний час. Возможно, вечернее электрохимическое путешествие притупило его.
(Роджер Норбрук D: Морально-нравственные метаморфозы, которые испытывает A при каждой попытке путешествия в прошлое, абсолютно не связаны с трансвременными силами, присутствующими там. Просто каждый раз, когда он попадает в прошлое, он понимает, что формально его не существует, что перед ним простираются двенадцать часов абсолютной свободы. Важность, самодовольство, самообман, страх – все отпадает: он «сдирает» с себя свою личность и становится B.)
(Роджер Норбрук A: Я выключил телевизор и отправился на кухню, чтобы подогреть стакан молока. Я отнес его в спальню, разделся и снял контактные линзы. И снова меня одолели мысли о моих повторяющихся неудачах достичь прошлого. Может, ошибка в том, что я не решился довериться коллегам и проводил эксперименты не в Институте? Бремя не было бы таким тяжелым, раздели я его с другими людьми.
А вдруг они не согласились бы принять в них участие?
Не стали бы они, как я и опасался вначале, отмахиваться от меня и называть глупцом за спиной? Меня, с развязанными шнурками? Того, кто сидит дома, пока они гуляют и пьют джин? Того, кто спит один, пока они прелюбодействуют с женами друг друга?
Нет, я поступил правильно. Великие подвиги совершаются благородными людьми в одиночку.
Воскресенье, 3:01; Роджер Норбрук B:
– Давай, наполни Кубок, Саломея,
И пусть растают твои зимние раскаяния в огне весны:
Птице Времени недолго осталось порхать –
И она готова отправиться в Путь!
Воскресенье, 3:10; Роджер Норбрук C:
Ага! В корзине для бутылок молока, как я и думал.
Воскресенье, 3:23; Роджер Норбрук A:
Что-то разбудило меня! Кто-то.
