– Прискорбно, что вы употребляете столько неверных эпитетов.
– Но они же сами себя называли тем туземным словом, под которым стали известны! Единственное английское слово, которое тут подходит, взято из Средневековья на Земле, когда за ранеными рыцарями ухаживали высокородные, но невежественные дамы, применявшие бог знает какие методы и лекарства!
– Эбенские лекари не невежественны. Жаль, что вы не смогли найти более подходящее слово.
– Я даже слышал, – сардонически бросил Истклифф, – что они будто бы носят маски.
– Сами увидите.
Его снова пронзило ощущение дежавю, и он стремительно поднялся из камбуза на палубу. Теперь река была не больше полумили в ширину, а сила течения снова удвоилась. Катер боролся с течением, пыхтя как беременная бегемотиха. Повинуясь автопилоту, мотор прибавил оборотов и ритмично ухал. Истклифф не любил путешествовать по воздуху и катер выбрал не за скорость, а за комфорт. В сущности ему не было дела, доберется ли он до клиники, он не верил, что снадобья лекарей лучше справятся с шизомицетами Мейскина, чем мощные антибиотики, прописанные терапевтом. Он не сообщил о своей болезни семье и, отправляясь в клинику, сказал, что едет на рыбалку. Когда он в последний раз был у своего терапевта, тот дал ему три месяца. Это было десять недель назад. По всей вероятности, катер станет ему погребальной ладьей.
Река все сужалась, вот-вот должен был появиться поворот. Сефира тоже вышла на палубу. Истклифф мог бы спросить у нее, далеко ли еще плыть, но промолчал. Облокотившись о перила по левому борту, она молча смотрела на берег. Однажды она помахала группе черноспинников, которые шли гуськом по тропе вдоль реки. Очевидно, они были знакомы, потому что все помахали в ответ.
Утро близилось к концу, вступал в свои права день, когда она вдруг сказала:
– Уже совсем близко.
Посмотрев вверх по реке, Истклифф увидел поворот. Но испытал не облегчение, а стыд. Синдром Мейскина – эндемическое заболевание и существует только на планете Эбен, известной также как Серебряный Доллар, но до сих пор им заразились лишь несколько колонистов. И у всех, очевидно, хватило мужества посмеяться над суевериями местных жителей и их клиникой и умереть с достоинством в собственных постелях. У всех, кроме него.
Все еще держась строго середины реки, катер начал входить в поворот. По обеим сторонам – высоченные деревья, расцвеченные тут и там радугами длиннохвостых попугаев, тянули бородатые от мха сучья, точно хотели коснуться катера. Деревья, высившиеся за ними, смотрелись почему-то иначе, походили на батальоны, выстроившиеся на плацу, уходившем вдаль, к поросшим травой холмам. За поворотом река стала шире, холмы отступили в туманную дымку. На правом берегу раскинулась деревня черноспинников, от пристани выдавался в воду крепкий причал, ощетинившийся дриухами. По сути она походила на десятки и сотни туземных деревень, какие видел Истклифф: жалкие хижины, наспех возведенные из стволов, камней и лиан и покрытые пальмовыми листьями, лабиринт узеньких улочек, среди которых не нашлось бы двух, которые вели бы в одном направлении. Единственное, что ее отличало, – здание клиники, маячившее позади хаоса примитивных построек.
«Клиника» – неверное название. По размерам это была скорее больница. По туземным меркам, это было, вероятно, современное величественное здание. По меркам Истклиффа – архитектурное убожество. Возведено оно было почти исключительно из синей глины, которую подняли со дна реки и отлили в большие прямоугольные блоки. Само строение казалось достаточно крепким, и естественная окраска блоков радовала глаз, но Истклиффу было мучительно очевидно, что строители взялись за работу, не имея ни малейшего плана. По всем признакам, начали они с квадратной одноэтажной постройки, достаточно просторной, чтобы вместить первых пациентов. Но по мере того, как пациенты множились, возникали пристройки, прибавлялись новые этажи. Потребность во все новых площадях росла, и пристройки лепились к пристройкам, а там, где фундамент мог выдержать дополнительную нагрузку, надстраивали новые этажи. Результатом стала мешанина из накладывающихся друг на друга разновысотных строений, которая затмевала размерами деревню и терялась из виду в буше.
Истклифф без особого труда пришвартовался между двумя дриухами. Сефира в это время была внизу, но сейчас поднялась – в ярко-красном платке на голове, с красным узелком в руках. На фоне деревни ее хлопковая юбка с запахом и короткая кофточка казались менее гротескными.
На причале начала собираться толпа. Помедлив у поручня, Сефира заглянула в глаза Истклиффу, точно искала там что-то. Что бы она ни искала, она явно этого не нашла.
– Спасибо, что подвезли меня, – сказала она.
Потом ее взгляд скользнул в сторону, к людям на причале. Ему почудилось, что сейчас он услышит «Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы». Она смотрела в толпу.
– Мой народ так любопытен. Это потому что они пусты. Полые внутри… – Она снова встретилась с ним взглядом. – Еще раз спасибо за доброту.
Она помедлила, потом быстро повернулась, перебралась через перила и ступила на причал.
– Прощайте, – крикнул он ей вслед, смутно удивленный, что она не предложила платы за проезд.
Он смотрел, как она пробирается в толпе и исчезает в устье деревенской улочки, и пока он смотрел, дежавю обрушилось на него с такой силой, что у него сжалось горло и все поплыло перед глазами. Точно он только что попрощался не с туземкой из черноспинников, которую скорее всего завтра уже забудет, а с Анастасией.
К тоске примешивалась привычная ирония, от которой боль становилась еще острее. Он ведь так и не попрощался с Анастасией. Однажды ночью они заснули, обнявшись, а проснувшись, он обнаружил, что она исчезла. Исчезла из его постели, исчезла из большого дома, исчезла с плантации. Сходя с ума от беспокойства, он связался с губернатором колонии и приказал, не афишируя, начать поисковую операцию. Выяснить местонахождение Анастасии не удалось, зато вскрылся ряд неаппетитных подробностей о ее прошлом. Она приехала на Серебряный Доллар чуть больше года назад и в одночасье стала самой дорогостоящей и желанной шлюхой в кварталах вокруг космопорта Порт Д’Аржан. За два месяца до того, как она объявилась в конторе Истклиффа, она ни с того ни с сего бросила свою профессию, прошла курсы секретарш, обзавелась фиктивной и расплывчатой биографией и подала заявление в единственное агентство по найму Порта Д’Аржана. Она словно бы заранее знала, что освободится место личной секретарши Истклифа.
Ошарашенный этими ударами Истклифф получил еще один, когда пришли выписки с банковских счетов. Сразу после свадьбы он открыл на имя Анастасии счет на сто тысяч долларов: из банковских документов следовало, что она выписала единственный чек ровно на эту сумму и сняла ее наличными. С той же почтой он получил письмо от Анастасии без обратного адреса, но с требованием, чтобы он внес на этот счет еще сто тысяч. Он сделал это сразу же, а сам уселся в вестибюле банка ждать, когда она появится. Он приходил каждый день на протяжении недели. Тщетно. Следующие известия о ней пришли в официальном отчете, который ему переслали из офиса губернатора. Она поселилась с двумя черноспинниками в буше и однажды ночью была случайно убита, когда они подрались из-за нее. Прочитав это, Истклифф достал винтовку, с которой ходил на крокодилов, выследил туземцев и снес им головы. Свидетелей не было, а потому инцидент не попал в «лесной телеграф». Зато о нем узнали в офисе губернатора – от самого Истклиффа, и губернатор решил ради доброго имени Истклиффов и межзведной репутации Эбена «причесать» дело Анастасии. Тела двух черноспинников тайно кремировали, тело Анастасии было передано Истклиффу для похоронной церемонии в узком кругу семьи, а в файлы полицейского управления Порта Д’Аржана была занесена та же информация, которую передали в городскую «Космо-Таймс», а именно, что, получив документы об аннулировании брака, Анастасия покинула Серебряный Доллар на корабле, следующем курсом на Землю.
