– Да, ты говорила.
– Она умерла при родах. Я потом говорила с лекарем, он сказал, что женщины в нашем роду раньше семнадцати не созревают. Для нас рожать раньше – смерть. Боюсь, что и для тебя тоже… ты ведь моя дочь. Вспомни, у меня между тобой и Корсом было два мертвых ребенка…
Я помнила. Только верить в это не хотелось, никак не хотелось.
– А вдруг я не в тебя пошла? В папу?
Мама как-то криво улыбнулась.
– Ты так думаешь?
Да, мы похожи. Настолько похожи, что нас за сестер принимают. Иногда, если вместе увидят без платков и любимых мамой покрывал.
Мы с мамой обе одинаково невысокие, рыжеволосые, с выраженной грудью и бедрами, с тонкой талией. Черты лица у нас тоже похожи: высокий лоб, короткий прямой нос, черные брови и ресницы…
Только подбородок у меня папин. Мамин более округлый и с ямочкой, а у меня он упрямый, выдвинутый вперед, без слов говорящий о моем вредном характере. И еще глаза. У мамы они серые, словно грозовое небо, а у меня золотисто-карие. Почти золотые.
Я резко выдохнула.
– Мам… то есть я могу умереть при родах? Если не созрею?
– А почему мы тебя так прячем? – удивилась мама моему вопросу. – Почему не возим никуда?
– Но…
– В семнадцать и объяснили бы, и разрешили. А сейчас… вот скажи, если ты Миху всю правду про нашу семью расскажешь – он поймет?
Я подумала пару минут и замотала головой.
– Не, не поймет. В деревне семья должна быть большая.
– И его родителям?
Я представила картину и схватилась за голову:
– Точно скажут, что я гнилая…
И жизни потом не дадут. Но… как тогда?
– Мы, конечно, сватам пока откажем. До семнадцати, Шани. Если дождется, значит, и правда любит. Но ты-то понимаешь, как мы влипли?
Папа смотрел строго. И я опустила голову, понимая, что всех подвела.
– Я правда не думала…
– Это мы уже поняли, – кивнула мама. – А теперь расскажи, как вы познакомились?
Как?
Я прикрыла глаза, и передо мной появилась лесная поляна.
Я шла с ведрами к ручью. Это привычная ноша, папа сделал для меня небольшие ведра, и я носила их по десять-двадцать раз на дню.
Вот и в этот раз…
Я наклонилась над ручьем, набирая воду маленьким бочажком, который отец для нас с мамой отделал деревом, и услышала:
– Век бы смотрел!
Ведро я упустила.
И пока мы его вылавливали длинной веткой, пока я ждала, когда схлынет муть… так и разговорились. Так и познакомились.
Мих как раз заплутал и не мог найти дорогу домой.
Отец недобро рассмеялся.
– Где заплутал? У реки?
– Эм-м-м…
Вот об этом я не подумала. А и правда – как? Река течет с заката на рассвет, деревня стоит у реки, иди сначала по течению ручейка, благо они в наших краях все в реку впадают, потом вдоль реки…
Не ошибешься и не заплутаешь.
Но…
– Мих мне соврал?
Отец пожал плечами:
– Все возможно.
– Но… я бы поняла, что мне лгут! Я бы увидела!
Мама с папой переглянулись так, что я поняла – я сейчас подтвердила какие-то их опасения. И отец вздохнул:
– Вполне возможно, что Мих не планировал ваше знакомство. Но воспользовался моментом.
– Он же не врал?
– Допустим, с утра он заплутал, потом вышел к ручью, пошел по нему, разобрался уже, куда идти… понимаешь, Шани? Есть прямая ложь, которую ты можешь увидеть, есть полуправда, есть недоговорки… вариантов много. Не стоит верить чужим, люди преследуют только свою выгоду.
Я медленно кивнула.
Да, я поняла.
Но ведь потом Мих меня не обманывал! Он меня любит, действительно любит!
– Если ваше знакомство началось со лжи, в нем и дальше добра не будет, – вздохнула мама, привычно отвечая на невысказанный вопрос. – Ради тебя мы не погоним нахала, дадим ему шанс. Но только ради тебя. Посмотрим, что он скажет.
Я расслабилась. Чуть-чуть…
– Пап, мам… Мих – хороший. Вы сами все поймете, честное слово!
Отец покачал головой:
– Посмотрим. Но не раньше семнадцати, Шани. Ты поняла?
Я поняла. Но… Недолго ведь осталось! Года полтора всего… ну, чуть побольше. Это же можно подождать? Не пять лет, не десять…
Правда?
* * *
С Михом я поговорить так и не смогла.
Корс, получивший от отца крепкую трепку, смотрел волком, мама неусыпно бдила за нами обоими, так что сбегать братик в деревню не мог, да и не побежал бы, а передать записку…
Мих читать не умеет. Кое-как, и то через слово.
Когда на второй день к нам в дом заявился староста Лемерт с супругой, дородной и серьезной Милавой, я как раз полола сорняки.
Хотела было разогнуться, пройти в дом, помочь маме, ну и послушать, интересно же… но мама так на меня глянула, что я прикусила язык.
– Вот только попробуй крутиться поблизости, – предупредила она. – Уши оборву. И чтобы сорняки, когда я вернусь, выполола, на двух грядках. Не сделаешь – неделю не сядешь. Поняла, Шани?
Мне розгой тоже доставалось, и в реальность угрозы я верила.
Но обидно же!
Вот за что они так со мной?
Мама ушла в дом.
Я сверлила взглядом открытые окна.
Далеко. Нет, не услышу… отсюда – никак не услышу, это если только под самое окно подобраться, тогда можно разобрать. А так – никак.
Я дернула из земли толстый осотовый хвост. Колючий, отожравшийся, налившийся соком. Сорняк поддавался, но плохо. Пришлось обхватить уже двумя руками и потянуть, медленно и со вкусом.
Обида сверлила словно жук-точильщик.
Вот почему они так?
Это ведь и меня касается! Меня, в первую очередь! А они… они…
Гады, хоть и родители… ы-ы-ы-ы-ы…
Слезы сами поползли по щекам. И когда это случилось…
На миг мне показалось, что внутри распрямилось… нечто. Словно прут вырвался из корзиночного плетения… а я и не знала, что внутри меня словно сетка. Хлестнуло, свистнуло, разрываясь, нечто внутри меня, и я… услышала голоса?
Я по-прежнему находилась на грядке, зло смотрела на дом и – слышала.
– …нынче будет хороший.
Эти слова произнес отец Миха. Наверняка. Я почти видела, как шевелятся розовые губы в окладистой светлой бороде, как он оглаживает ее тяжелой рукой, как смотрит серыми глазами на моего отца.
