– Ну да. Тот, что я сажал, помнишь? Шесть клубней с одного кустика.
– Божественно вкусно…
– Еще бы.
– Он настолько вкусный, что… наверное, ядовитый.
– Скоро узнаем.
Прост разрезал еще одну картофелину. Они так и ели с одного блюда.
– Шесть штук, говоришь, с одного кустика?
– Да… там еще есть.
– Картофель… – еще раз повторила жена. – Вот этот… как его… соланум?
– Я уж хотел поросенку отдать.
– Спятил?
– Шучу. Я знал, его надо варить. И если есть с солью и с маслом…
– Можно и без масла.
– Представляешь? Из одного проросшего клубня получилось шесть! А если и остальные такие же? Надо рассказать прихожанам. На ближайшей же проповеди.
– Народ, думаю, предпочитает репу.
– И что? Почему не посоветовать?
– Ну да… как добавка, наверное, неплохо, – вслух подумала Брита Кайса.
– А какой вкус! – возбужденно воскликнул прост. – Свежесваренный картофель, только что с грядки! На всю жизнь запомню.
– Только бы не заболеть.
– И что? Помрем в блаженстве.
Брита Кайса засмеялась и махнула на мужа рукой.
– Говоришь, там еще есть?
– Я же сказал. И детям сварим.
– У меня в животе что-то урчит. Может, он, твой картофель… вроде мухомора? Сразу ничего не чувствуешь, а уже через час…
– Пойдем-ка полежим, Кайса. Это сытость, и больше ничего.
– Да, наверное… сохрани нас Бог!
– Solanum… – повторил он. – Картофель… Кто бы мог подумать! Каких только чудес не бывает в Божьем мире!
Как только они легли, живот у Бриты Кайсы успокоился, и она, которая никогда не отдыхала днем, через две минуты уже спала глубоким сном. Прост долго смотрел, как вздрагивают во сне ее тяжелые, с голубыми прожилками веки, а потом заснул и он. И снилось ему, что в каждом дворе стоят невысокие кустики, усыпанные скромными белыми цветами. Шестикратный урожай… как это возможно? Неужели призрак голода наконец отступит от торнедальской юдоли скорби?
40
Я стою у колодца и потрошу лососей, доставшихся просту по десятине. Потроха бросаю Чалмо, но не могу сказать, что она в восторге: сначала долго обнюхивает, потом неохотно глотает. Даже брезгливо, сказал бы я, если бы Чалмо была человеком. Теперь, когда прост переехал в Пайалу, церковная десятина должна бы стать побольше. Там, в Каресуандо, крестьяне были так бедны, что десятая часть их доходов стремилась к нулю, здесь хутора побогаче, но и платили не так охотно. И я понимал, почему. Как только он начал свою отчаянную борьбу за духовное пробуждение, многие из пробужденных отказались от перегонного. И кое-кто рассудил так: если нельзя обмыть налог по-человечески, то незачем его и платить.
На серебристой чешуе крупных рыбин виднелись большие уродливые раны – такая уж у нас осенняя рыбалка. По вечерам начинает темнеть, и лосося ловят на огонь. На носу лодки укрепляют металлический поддон и зажигают костерок. Лосося привлекает свет, вода буквально закипает от рыбы. А дальше в ход идет острога.
Чалмо насторожила уши и с лаем бросилась к калитке – встречать Нильса Густафа.
– Могу я видеть проста?
Я ополоснул руки от слизистой чешуи и пошел в дом. Прост писал что-то, но отложил бумаги и пошел за мной во двор. Нильс Густаф широко улыбнулся и раскинул руки, как для объятия.
– Господин прост, что вы может сказать про свет?
– Свет?
– Ну да… что может сказать про свет человек, посвятивший себя религии?
– Свет создан Господом.
Художник улыбнулся еще шире. Что-то он задумал.
– А вы можете подержать свет в руках? Поймать его?
– Не совсем понимаю. Господин художник имеет в виду портрет? Вы его закончили?
– Нет-нет… я имею в виду само понятие… вечный свет, так сказать. Lux aeterna. Пойдемте, я хочу вам кое-что показать.
Он повернулся и пошел по дороге. Нам с простом ничего не оставалось, кроме как следовать за ним. Широким жестом он обвел на ходу купол неба:
– Посмотрите… плывут облака. Откуда вы знаете, что они существуют? Вы можете их потрогать? Подойти поближе? Не можете. И все же принято считать – да, облака существуют. Вон же они, на небе.
– Испарения воды, – пожал плечами прост. – Пар.
– А радуга? Существует она в действительности? Или, скажем, полная луна. Как ты думаешь, Юсси, существует полная луна? Или радуга?
– Ну конечно, существует. И полная луна существует, и радуга.
– Но ты же не можешь их потрогать! Ты так уверен, что они существуют, потому что ты их видишь. А почему ты их видишь?
Я не знал, что на это ответить. Потому что у меня есть глаза?
– Свет! Всему причиной свет! Если бы луна не светилась, мы бы и не знали про ее существование. Если бы нам сказали: вот, есть такая штука, полная луна, только ее не видно, – мы бы не поверили. А мы верим, потому что мы ее видим, потому что она, представьте себе, светится.
Мы подошли к церкви.
– Вот вам пример. – Нильс Густаф махнул рукой в сторону храма. – Как считает господин прост… существует эта церковь или нет?
Хорошо знакомый силуэт ясно вырисовывался на церковном холме.
– Несомненно… вот же она стоит.
– Вы так уверены, потому что видите ее своими глазами. А видите вы ее своими глазами, потому что она освещена, не правда ли? А ночью, если темно, можете вообще не заметить.
– Можно и так сказать.
– Вот именно… Я достаю блокнот, и через пару минут вы увидите вашу церковь на бумаге. Изображение, может, не совсем точное, но каждому понятно: это церковь в Кенгисе. А сейчас я попрошу господина проста внимательно посмотреть на эту церковь.
– И что?
– Стоит на месте? Вы ее видите?
– Конечно, вижу.
Нильс Густаф загадочно посмотрел на проста. Уж не пьян ли он? Странные какие-то вопросы. Мало ли что взбредет в голову, когда выпил.
Он медленно сунул руку за отворот накидки, достал тонкую картонную папку и раскрыл. Там лежал небольшой прямоугольник тонкого, даже тоньше оконного, стекла. Он осторожно вынул его и поднес к глазам учителя. Прост пожал плечами, надел очки и наклонился, вглядываясь.
– Это же наша церковь!
Кивок – с тем же загадочным выражением лица.
– Прекрасно нарисовано!
– Нет, не нарисовано. – Нильс Густаф предостерегающе поднял руку.
– Написано. Прошу прощения.
