– Как думает Юсси? Что там лежало?
Я пожал плечами:
– Откуда мне знать?
– Погляди: карман, который его прикрывает, вынимается очень легко, и латунь около замка сильно стерта. О чем это говорит? О том, что этот тайник открывали и закрывали несчетное количество раз. И дно чем-то испачкано. Даже, может, и не испачкано, но другого цвета.
Он нагнулся и сунул в тайник свой внушительный нос. Посмотрел на меня и знаком показал, чтобы я сделал то же самое.
– Металл? – спросил я неуверенно.
– Похоже, да. Мне тоже кажется, что металл. Более того – медь. А этот зеленоватый налет на дне, думаю, медная патина. Но почему только на дне, почему и не на боковых стенках тоже?
Он молча ждал ответа, но мне ничего не приходило в голову.
– Потому что на дне тайника лежали медные монеты, а сверху – ассигнации.
– Конечно! – в который раз восхитился я проницательностью учителя.
– В этом тайнике Нильс Густаф держал свои деньги… Думаю, немалые, иначе он не запирался бы на все замки.
– А куда же они делись? Деньги?
Прост пощупал карманы плаща художника.
– Уж точно не при нем.
– Может, перепрятал?
– Надеюсь, Юсси заметил, что тайник был закрыт очень небрежно. Потому что механизм замка поврежден. Взломан. Можно, конечно, предположить, что Нильсу Густафу самому пришла в голову такая мысль, но мне трудно в это поверить. Зачем ему взламывать свой тайник?
– То есть учитель думает… Вор?
– Вор. И скорее всего, много хуже.
Прост сложил кончики пальцев, как будто читал проповедь.
– Думаю, деньги взял человек, убивший Нильса Густафа.
– Что? Как… как это – убивший?!
Мы говорили по-саамски, но я выкрикнул эти слова так, что Хейно вытаращил на меня глаза. Я тут же перешел на шепот:
– Но как же? Ведь дверь была закрыта. Изнутри… И ключ вставлен!
– Никаких сомнений.
– Ни один человек… если он человек, конечно… ни один человек не может уйти и запереть двери и окна изнутри!
– Продолжай, Юсси, продолжай…
– А если это не человек, значит… значит… кто-то другой.
Я изобразил пальцами саамский символ злого духа, чье имя не хотел произносить. Прост внимательно на меня посмотрел, отвернулся и уставился в окно. Зрачки сделались как острие карандаша.
А я изо всех сил старался скрыть дрожь. Beargalat
[26]. Вот, значит, с кем мы имеем дело…
Во двор вкатила коляска – прибыл исправник Браге. Он, как всегда, не вошел, а ввалился в дом. За ним, приноравливаясь к широким шагам, шел секретарь Михельссон. Исправник был явно раздражен, что его вытащили из дома в такую погоду, и когда он увидел проста, настроение у него не улучшилось.
– А вы-то здесь какого черта делаете? – Он даже не поздоровался.
В мокрых, с прилипшей глиной башмаках протиснулся к кровати. От него, как и в прошлый раз, несло перегаром. Красные глаза, сиплый голос – сразу видно, с тяжелого похмелья. Ткнул пальцем в труп.
– Ну и запашок здесь у вас… – Он отодвинул шпингалет, открыл окно и там и остался – видно, от холодного воздуха ему было легче. – За каким чертом нас позвали? – упрекнул он Хейно и уселся на скрипнувший стул. – Бедняга помер во сне. Бывает.
Хейно покосился на учителя.
– Не думаю, что Нильс Густаф умер естественной смертью, – осторожно сказал прост.
– Это еще почему?
– Есть признаки, которые…
– Двери и окна были заперты изнутри. Это так? Или я не расслышал?
– Нет, так оно и есть.
– Парню стало плохо во сне, вот и помер. Запишем – апоплексический удар.
Браге посмотрел на Михельссона. Тот несколько раз кивнул – ясное дело. Само собой. Апоплексический удар.
– А может, дрянь какая-нибудь. Отрава. Надо поскорее закопать несчастного, а то еще перезаразимся.
– А если это убийство?
– Когда вы сюда явились, дом был заперт?
– Да. Дом был заперт. Но вчера у Нильса Густафа были посетители.
Исправник подергал за ворот и задышал так, будто его вот-вот тоже хватит удар. С явным отвращением расстегнул плащ покойного.
– Никаких повреждений. Ни крови, ни следов борьбы. И как же его, по-вашему, убили? Уговорили лечь и помереть? Или кто-то умеет проходить сквозь стены? Прошел сквозь стену, укокошил здоровенного мужика, да так, что ни царапины не оставил. – И исправник покосился на Михельссона.
Тот, разумеется, захихикал – надо же! Прошел сквозь стену и укокошил.
Хейно с ожиданием глядел на проста – должен же он ответить на насмешку! Но тот и бровью не повел.
Тем временем Браге начал небрежно перекладывать рисунки и холсты, как вдруг замер.
– Гляньте-ка… а покойный и вправду знал толк в своем деле.
С картины смотрела вставшая на задние лапы огромная медведица, написанная с необычайным мастерством, – всем показалось, что в комнате раздался грозный рев. Зверь вот-вот выпрыгнет с картины, из раскрытой пасти капает слюна с кровью. Сабля исправника на картине ослепительно сверкает.
– Подумать только, какой замечательный мастер…
Исправник заметил на столе бутылку с коньяком, привычным движением поднял и сделал прямо из горла большой глоток. Прост дернулся, чтобы вырвать у него бутылку, но удержался. Браге довольно зажмурился и смачно отрыгнул.
– Повесим эту картину в управе, – распорядился он. – Или как, Михельссон?
– Само собой, господин исправник. Вы замечательно получились.
– А теперь всем покинуть дом. Вас это тоже касается, господин прост. Михельссон должен тщательно все обследовать, и мешать ему нельзя.
– Могу я взять бокалы? – чуть не заискивающе попросил учитель.
– Бокалы?
– Или господину исправнику угодно их осмотреть?
Браге пренебрежительно отмахнулся. Прост тщательно завернул оба бокала в носовой платок, не касаясь их пальцами, и сложил в свою сумку, следя, чтобы не перевернуть. Ни у кого не возникало сомнений, что исправник выгоняет всех на холод, чтобы спокойно, не торопясь, прикончить бутылку с гениальным французским изобретением.
– А что там пишет этот туземец? – грозно спросил Браге, уставившись на меня.
Я попытался спрятать листок с записями, но было поздно. Он выхватил лист у меня из рук, начал читать, и глаза его полезли на лоб.
– Что за чушь… сплошная абракадабра!
