– Так это же на меня он набросился. Я был в платье служанки. Мы же это… устроили засаду. В темноте арестованный принял меня за женщину. Да что я… у нас же есть его признательные показания.
– Письменное признание?
– Он признает попытку изнасилования служанки Марии. А также нападение на Хильду Фредриксдоттер, имевшее быть раньше…
– Но вы же утверждали, что Хильду задрал медведь?
– …как и на Юлину Элиасдоттер, имевшее быть позже…
– Исправник Браге, насколько я помню, уверял, что Юлина покончила жизнь самоубийством?
– Он изменил мнение.
– Как это может быть? Исправник изменил мнение? – Я постарался, чтобы вопрос не прозвучал чересчур саркастически.
– Арестованный же сам признался. Летние кошмары позади, виновный признал все свои преступления.
Михельссон опасливо покосился на Юсси – а вдруг тот в моем присутствии начнет все отрицать? Но Юсси не шевелился.
– А Нильс Густаф? Художник? Кто убил художника?
– Доктор Седерин уверен, что господин художник умер от апоплексического удара.
– Значит, убийца Нильса Густафа гуляет на свободе…
Секретарь состроил мину сожаления – мол, что поделаешь. Удар есть удар. Все под Богом ходим.
– Могу я посмотреть на признание?
– Оно у исправника в надежном месте. А господин исправник отдыхает после бессонной ночи. И к тому же…
Михельссон сорвал с Юсси мое пальто и откинул с плеч мешок, служивший мальчику одеждой.
– Смотрите. – На плече ясно была видна колотая ранка.
– Но эта рана совсем свежая! Мы уже об этом говорили. Ее не могла нанести Юлина. Она совсем свежая! – настойчиво повторил я. – Это дело рук банды Руупе. Они избили Юсси так, что нам с женой еле удалось его выходить.
Михельссон пожал плечами и покачал головой – видно, хотел выразить сожаление. Дескать, что случилось, то случилось.
Я протянул ему пустой кувшин. Он опять покачал головой, на этот раз более решительно. И показал мне на дверь.
– Никаких долгих посещений. Приказ исправника Браге.
Бледно-голубые глаза лишены всякого выражения. Я попытался подойти к Юсси, но он встал у меня на пути и вынул из-за пояса полуметровую дубинку с металлическим набалдашником.
Я с грохотом поставил кувшин на пол.
– Я вернусь, Юсси. Слышишь? Не брошу тебя в беде.
– Вы кое-что забыли. – Михельссон протянул мне пальто.
– Бедняга же замерзнет насмерть!
– Мы обязаны следовать правилам, – сухо сказал секретарь. – Господину просту пора понять: здесь у нас действует закон.
Я схватил пальто и вышел. Услышал громыхание засова за спиной. Внутри все кипело. Пришлось напрячься, чтобы ярость и жалость не нарушали логического течения мысли. Юсси собрался изнасиловать Марию? Девушку, которую он любил так самозабвенно, что при всей скрытности не мог утаить свою любовь?
Много чего непонятного в этой истории. Нельзя опираться только на свою, уже сформированную точку зрения. Возможно, она сформирована на ошибочных основаниях.
Вернувшись в усадьбу, я поспешил собрать в кожаный мешок все вещественные доказательства, которые нам с Юсси удалось добыть летом. И стебелек горного вереска, и клок волос Хильды. Карандашные стружки, гуталин и все записи, которые мы делали. Хотел отправить туда же и бокалы из дома Нильса Густафа, но задумался и довольно долго рассматривал оставленные жирными пальцами следы. В конце концов упаковал и бокалы и отнес в сарай. Осмотрелся и выбрал место у самого торца, под крышей. Приставил лестницу и засунул за стропила почти под самой крышей. Даже пылью присыпал.
Решил, что там никто не найдет.
64
От ежедневных обязанностей никто меня не освобождал. Я навестил женщину по фамилии Ванхайнен – она жила со своим слабоумным сыном в лачуге у реки. Больная дышала с трудом и уже не выходила из дому. За доктором, однако, не посылали – у них просто-напросто не было денег. Но близкая кончина, как ни странно, ее не волновала – она хотела поговорить о сыне. Боялась, что без нее скорбный рассудком мальчик не выживет. Во все время нашего разговора он сидел с полуоткрытым ртом и смотрел на нас водянистым, ничего не выражающим взглядом. Мать то и дело просила его закрыть рот. Он послушно закрывал, но лишь на несколько секунд. Нижняя челюсть опять отваливалась, и по подбородку на рубаху бежали прозрачные струйки слюны.
Что я мог сделать? Выслушал, разделил ее тревогу и облегчил душу причастием. Она со слезами призналась, что несправедливо сурова с бедным мальчиком, не хватает терпения и выдержки.
– А он-то… он-то… разве он виноват? Безгрешная душа…
У меня не возникло ни малейших сомнений, что ее раскаяние искренне. К тому же вряд ли она так уж сурова с лишенным рассудка сыном. Я заверил, что грехи ее прощены. Достал из портфеля облатку и дорожный потир с вином. Долго смотрел, как она сосет облатку и постепенно успокаивается.
Я собрался уходить, но вместе со мной пошел и мальчик. Попытался убедить, что его долг – оставаться у постели больной матери, но он вцепился в мой рукав и ни за что не хотел отпускать. Босиком тащился за мной и что-то бормотал. Пришлось вернуться. Мне показалось, он голоден, но мать сказала – недавно ели. Хотя я не заметил никаких следов – ни мисок, ни ложек. Пустой стол. Она не встает – кто же убрал посуду? Дал ему напиться и попробовал улизнуть. Куда там! Повторилась та же история.
– Его надо привязать, – устало посоветовала мать и показала на дверь.
А я-то сначала решил, что на косяке висит собачий поводок. Оказывается, вот что… поводок предназначен для сына. Она велела мне привязать один конец к ножке ее кровати, а другой обмотать вокруг груди мальчика. А узел – на спине.
– Пока он его развяжет, вас и след простыл.
Пришлось так и сделать. Мальчик отчаянно сопротивлялся, но силы были неравны. Я пожелал им обоим мира в душе и поспешил домой.
Брита Кайса встретила меня во дворе. Она была настолько возбуждена, что я поначалу ничего не понял.
– Они… они везде искали. Твои бумаги. Твои гербарии…
– Кто – они?
– Я не давала, а они говорят, на их стороне закон.
– Да какие такие они? Брита Кайса! Кто – они?
– Кто-кто… исправник, само собой. И этот с ним, как всегда… ну, как его?
– Секретарь полицейской управы Михельссон.
– Вот-вот… забрали твои записи… я говорю – оставьте квитанцию, а они смеются… смеются!
Ее голос дрожал от гнева. Я положил ей руку на плечо.
– Ничего неожиданного.
– В чем тебя обвиняют?
– Не меня – Юсси. Они знают, что мы собирали вещественные улики. В моем кабинете тоже копались?
