Тяжелая штурмовая самоходка корпусом слегка напоминает свой прототип ИСУ-152 из нашего прошлого. Вот именно что слегка. Этот приземистый угловатый монстр с монолитным скошенным лобовым листом комбинированной брони, прикрывающим надгусеничные полки, предназначен, помимо прочего, и для того, чтобы на встречных курсах резаться с уже появившимися на фронте «Тиграми» и пока только еще ожидающимися «Пантерами». Поэтому на поверхности его лобовой и бортовой брони, а также на маске орудия, плотно, как чешуя на доисторическом ящере, лежат металлокерамические плитки дополнительной защиты. И среди этих бугрящихся плиток подобно единственному прищуренному глазу смотрит вперед смотровой люк механика-водителя с установленными на нем триплексами для вождения «по-боевому». Дополнительно солидности добавляет толстая сигара шестидюймовой гаубицы со щелевым дульным тормозом и вздутием эжектора (а вот это уже привет из наших времен). Одним словом, посмотришь в лицо этой громиле – и увидишь сплошную сокрушительную мощь и непреклонную решимость. Даже самому страшно становится. Кстати, немцы нашу «красотку Дуню» еще не видели… В бою она еще не была, так что сильные впечатления у них еще впереди
[28].
Но и это далеко не все. По новому штату корпус получил двойное количество гаубичных, противотанковых и зенитных артбригад, а в каждой такой бригаде добавилось по одному дивизиону. В гаубичные бригады для усиления включили по дивизиону местных «эрзац-тюльпанов». Двухсотсорокамиллиметровый миномет – в деле тоже штука страшная, а в самоходном варианте на базе Т-42 еще и мобильная. Таким образом, мехкорпуса ОСНАЗ вооружены и оснащены так, что я теперь даже не знаю, чего еще и хотеть. Разве что пару полков «Катюш», но, как мне кажется, это уже от Лукавого. Полки реактивных гвардейских минометов придаются нам при прорыве фронта, и этого вполне достаточно. Там, в рейде, эти нежные, не очень проходимые, зато уязвимые машины станут нам только обузой, дорогим чемоданом без ручки.
Но даже самая мощная и совершенная техника и вооружение – это конечно, важно, но еще далеко не все. Главное – это люди, без которых даже совершеннейшая техника становится не более чем кучей бесполезного хлама. А люди в ОСНАЗе опытные, битые и бывалые, проверенные почти двумя годами войны. Новобранцев нет – до перевода в ОСНАЗ все успели повоевать: кто под Москвой, кто на юге, а кто при обороне Ленинграда. Каждый был ранен (некоторые по нескольку раз), почти все имеют боевые награды. Одним словом – солдаты-победители во всей своей красе. И таковы все: от рядовых автоматчиков бронедесанта, мотострелков, танкистов и самоходчиков до старшего командного состава. Если рядовых красноармейцев, младших командиров, а также командный состав (вплоть до командиров полков, встретивших здесь войну два года назад) можно назвать невинными жертвами вероломства врага, собственной неопытности и неуверенности в своих силах, то, начиная от командиров тогдашних дивизий и выше редко про кого можно сказать доброе слово. Если отдать им даже такой совершенный инструмент как мой корпус, то они снова потерпят поражение, и с тем же результатом. По счастью, на нынешний момент те, кому просто не хватало опыта, успели доучиться в боях (это тоже университеты), а под их деятельностью уже подвело черту ведомство Лаврентия Павловича или вражеские пули (если генерал лично возглавляет контратаку стрелковой цепи, это говорит о его полной профессиональной непригодности).
Сегодня старший командный состав корпуса (ваш покорный слуга, начштаба генерал-майор Ильин, особист Иса Санаев и наш бессменный комиссар Леонид Ильич) собрался в моем кабинете для легкого праздничного «отмечания». Кстати, Ильич Второй (этот анекдот он заценил, ржал как жеребец на случке) примчался первым и занял свое место в «комиссарском» углу. Он у нас чемпион корпуса в области выпитых спиртных напитков, но мы ему это прощаем. Во-первых – потому что состояние легкого подшофе (нажираться он не нажирается) не мешает ему исполнять служебные обязанности. Во-вторых – потому что под наркозом ведет он себя прилично, мордой в грязь не падает (не то что некоторые президенты), не скандалит и в драку не лезет. Оркестрами не дирижирует. Сангвиники – они такие, жизнерадостные. В-третьих – потому что Лёня прекрасно знает, когда, где и в какой компании пить можно, и никогда этого правила не нарушает. Приезжал тут к нам с официальным визитом король Георг, так товарищ Брежнев все три дня был образцовым политработником – хоть сейчас на плакат. Ни капли в рот при посторонних. Ну да ладно с ним, с Георгом – он как приехал, так и уехал; а у нас сегодня праздник, и Леня это знает. Не выпить по такому поводу нельзя…
– Ладно, товарищи, – говорю я, – праздник есть праздник, гуляют все. Но понемногу. Во-первых – потому что дата неофициальная, только для своих. Во-вторых – потому что День Победы здесь случится явно не в сорок пятом году и не девятого мая. Силища за зиму накоплена неимоверная; лишь только поступит приказ – и начнется такое, что наши зимние подвиги покажутся пионерской игрой «Зарница». А ведь мы с вами и так стоим на пороге Европы, а не под Брянском и Орлом, как год назад…
– Знаете, Вячеслав Николаевич, за что я вас люблю? – с благодушием в голосе неожиданно произнес комиссар ГБ третьего ранга Иса Санаев. – Еще тогда, в Крыму, когда мы с вами встретились в первый раз, вы уже точно знали, где мы будем через год и где через два, а также когда закончится эта война. Не так, как в вашем мире, а по-новому, максимально ускоренным образом.
– Пятилетку в три года, Иса Георгиевич, да еще и с перевыполнением, – усмехнулся мой начштаба Коля Ильин. – Вон совсем недавно наши Италию тряханули как грушу и Югославию тоже освободили полностью и до самого конца. А ведь там у нас на Италию наши даже не замахивались, отдали американцам, и север Югославии освобождали по остаточному принципу в мае сорок пятого, когда немцы уже толпами бежали сдаваться англичанам. А вы что скажете, Леонид Ильич?
– Кампания сорок третьего года только начинается, – с нарочито серьезным видом произнес Брежнев, – а немцев от нее уже тошнит. При этом основное веселье даже не начиналось, так, приняли по рюмочке для разогрева. Вы мне, Николай Викторович, вот что скажите. Обычно перед наступлением мы развертываемся в условиях строжайшей секретности, но сейчас почему-то торчим в этом Белостоке на всеобщем обозрении как Театр Оперы и Балета. И даже штаб наш в этом дворце Браницких, который тут знает каждая собака, а не в каком-нибудь леске под елочкой, благо весенняя погода позволяет совместить приятное с полезным…
– Вы, товарищ Брежнев, – напустив на себя строгий вид сказал Иса Санаев, – не забывайте такой простой истины, что чем меньше вы знаете, тем спокойнее вам будет жить. И это факт. Что касается режима секретности, который у нас пока как бы и отсутствует, как будто кругом мирное время – то таково было распоряжение начальства, а его следует выполнять. Верховному Главнокомандующему зачем-то надо, чтобы враг знал, где находится наш корпус и корпус товарища Катукова, и он хочет сделать так, чтобы немцы нас усиленно боялись. Как мне по старой дружбе сказали товарищи из первого управления
[29] – у нашего командира товарища Бережного среди немецких генералов сложилась жутковатая репутация, и иначе как «Вестником Смерти» они его не называют. Боятся они его – значит, уважают. Очевидно, товарищу Сталину требуется, чтобы, опасаясь прорыва по кратчайшему направлению на Берлин, враг сконцентрировал против нас свои основные резервы. А наступление при этом начнется где-нибудь в другом месте, тогда эти резервы у врага окажутся не там где надо, и немцы будут вынуждены снимать эти дивизии с берлинского направления и перебрасывать под бомбовыми ударами нашей авиации туда, где в них будет настоятельная необходимость. Понимания этого факта вполне достаточно, остальное – совершенно не наш случай.
