Впрочем, если бы Гитлеру довелось узнать, что Ева Браун не погибла под бомбами, а осталась жива и сейчас с максимально возможной скоростью удаляется от Бергхофа и Зальцбурга в сторону Мюнхена, намереваясь в дальнейшем выехать в Швейцарию – он бы немедленно вышел из прострации, впал в истерику и потребовал, чтобы эту изменщицу немедленно доставили к нему в полное распоряжение… после чего, когда это было бы выполнено, лично, невзирая ни на какое вегетарианство, перегрыз бы ей глотку. Но он ничего не знал, и в этом было его счастье… также как и счастье беглянки, потому что, выезжая в город, она, чтобы не раскрывать своего инкогнито, пользовалась «конспиративными» документами на имя баронессы Эммы фон Бласковиц. Паспорт на имя Евы Браун, предъявленный первому попавшемуся шуцману, произвел бы невероятный фурор, а вот фрау Эмма оказывалась в Третьем Рейхе невидимкой.
16 мая 1943 года. Третий рейх, Бавария, поезд Зальцбург-Мюнхен.
Эмма фон Бласковиц (Ева Браун).
Неужели мне это удалось? Неужели я сумела сбежать от моего чудовища, которое я когда-то любила? Я даже боялась радоваться. Боялась подумать, что мое чудесное спасение может оказаться сном. Несмотря на то, что последнее время я думала только о том, как бы вырваться из всего этого ужаса, что творился вокруг, сделать это не представлялось случая. Да и какого, собственно, случая я ждала? Я была совсем не из тех, кто целенаправленно ищет возможности для воплощения задуманного. Я всегда была ведомой… Мой разум не привык составлять сложные комбинации, анализируя и учитывая множество нюансов – и потому, когда со всех сторон медленно и неотвратимо стал наступать мрак, он чувствовал себя точно в клетке, мечась и не находя выхода. В моей душе поселилась безнадежность, смертный холод окутал мои помыслы. Я ходила, двигалась, ела, разговаривала, но при этом ощущала себя уже мертвой… Выхода не было. Мне предстояло умереть… И он, мой демонический возлюбленный, которого я уже не любила, хотел, чтобы я смирилась со своей участью. Он с торжественной мрачностью рассказывал мне о своем кровожадном боге, который завладел его душой… Слушая его, я молча кивала, но внутри меня, где-то глубоко-глубоко, звучал голос, призывающий меня к жизни. Он, этот голос, обещал радость, и покой, и истинную любовь… Он звал меня. Но я не могла последовать его призыву… Не могла, потому что у меня не было сил, не было мужества, чтобы разорвать липкие путы страха и найти путь к спасению…
Все произошло случайно. Случайности такого рода не оставляют возможности для размышлений – они неожиданно хватают тебя за шкирку и выбрасывают со дна зловонного колодца вверх, к солнцу. Именно таким образом сегодня у меня получилось сбежать от самой смерти… Мне не пришлось даже раздумывать – Провидение все сделало за меня.
Конечно же, вот так избежать верной гибели удается далеко не каждому. И в том, что произошло это именно со мной, я вижу руку Всевышнего, сохранившего мою жизнь для покаяния и очищения души. И если мне благополучно удастся добраться до Папы Римского и упасть ему в ноги – то, клянусь, остаток своей жизни я проведу в монастыре за благочестивыми молитвами и добрыми делами.
Вспоминая детали своего спасения, я все больше убеждаюсь, что во всем этом присутствует какой-то высший смысл… Сегодняшним утром мой Адольф, мой бывший любимый, еще раз показал свою истинную сущность, когда настоял, чтобы я посетила бывший Зальцбургский собор и присутствовала при обряде принесения в жертву самок недочеловеков. Он, ничуть не изменившись в лице, добавил, что и меня саму, мол, рано или поздно ожидает такая же судьба – стать невестой истинного арийского бога. И потому он желает, чтобы я взглянула на этот обряд своими глазами – чтобы все это потом не было для меня новостью. Он добавил, что сам, лично, взрежет мою грудь и извлечет из нее сердце – он сказал это так, словно эти слова должны были ободрить меня. В этот момент я не могла смотреть на него – ведь он ожидал от меня благодарности за такую честь; я же испытывала тошнотворный ужас, доводящий меня до умопомрачения; я едва стояла на ногах. Но нельзя было показывать ему своего истинного состояния. Я должна была до конца оставаться его кроткой Евой… Такой он сотворил меня – тихой, покорной, безоговорочно доверяющей ему, восхищающейся им, все терпеливо сносящей, обожающей его и готовой с радостью умереть ради него и от рук его… Если бы он вдруг понял, что все во мне противится его мерзостным планам – то пристрелил бы на месте. И потому я выдавила из себя покорную улыбку и склонила голову в знак того, что соглашаюсь со всем, что говорит мой господин…
Как могла, я все же постаралась избежать необходимости ехать и смотреть на то, как убивают людей на жертвенном алтаре. Я попыталась было робко возразить, говоря, что у меня болит голова, что сегодня не поеду, а поеду в другой день, но Адольф настаивал. Так что я была вынуждена согласиться, тем более что после неприятного обязательного посещения жертвоприношения меня ждала награда в виде прогулки по дамским магазинам – ради чего мой ридикюль был буквально набит купюрами по сто и пятьдесят рейхсмарок. Отдельной пачкой, перевязанные розовой тесемкой, лежали двадцать купюр по тысяче марок – бешеные деньги, которые в любом случае невозможно взять с собой в могилу. Их следовало истратить. Несмотря на то, что обстановка на фронтах складывалась катастрофически и предметы первой необходимости давно уже распределялись по карточкам, предметы роскоши за большие деньги до сих пор имелись в открытой продаже. Их ввозили в Германию из зажравшейся богатой Америки через так называемую свободную Францию и не воюющую Испанию. Мерзко, конечно, но такова жизнь. Пока простонародье недоедает или даже умирает от голода, элита должна жить обычной жизнью: «почему бы и нет, ведь эти русские даже не бомбят немецкие города – все их бомбы предназначены заводам, шахтам и электростанциям». Предчувствуя приход большевиков, богатые ударились в разгул. Это самый настоящий пир во время чумы, и никто даже не подозревает, что чудовище по имени Адольф, которого они сделали своим мессией, хочет утащить их всех на тот свет. А может быть, они просто не задумываются об этом, не хотят задумываться…
Итак, я должна была это сделать – то, на чем он так настаивал. И увиденное мной в оскверненном соборе до конца жизни будет теперь сниться мне в самых страшных кошмарах… Я слышала дикие вопли предсмертной тоски… Я видела бледные бескровные лица жертв, их глаза, в которых застыл неизбывный ужас… И представляла себя на месте этих несчастных, которые в муках умирали под ножами чернорясых жрецов, забрызганных кровью с ног до головы… Меня мутило. Я едва стояла на ногах, стараясь при этом еще и виду не подать, как мне на самом деле плохо. В то же время сопровождающий меня в этой поездке охранник смотрел на происходящее так, будто это было самое лучшее зрелище в его жизни – какой-нибудь веселый водевиль или красочное шоу. Он был увлечен, глаза его горели; неотрывно он смотрел туда, где происходило омерзительное действо: жрецы СС укладывали на алтарь пышногрудых обнаженных славянок и ударами ножа вспарывали им грудную клетку… Видя, что он забыл обо всем на свете, я бочком-бочком двинулась к выходу из собора, желая оказаться на свежем воздухе. Охранник, поглощенный зрелищем, ничего не заметил. Бросив на прощание еще один взгляд на этого придурка, я увидела, что он сунул руку в карман и принялся там мастурбировать… Развернувшись, я опрометью бросилась к выходу.
