Но все эти крики чистой, ничем не замутненной радости, а также улыбки, которыми присутствующие воспринимали проходящие внизу войска, вызывали у господина Бахраха резкий душевный диссонанс. Сначала он краснел, бледнел, зажимал себе уши, а потом принялся кричать, что все это неправильно, что красные могут оказаться хуже немцев, а Сталин и Гитлер – фигуры одного порядка. И, кто его знает – быть может, советская оккупация окажется значительно хуже немецкой, и всех нас ждет ужасный конец в застенках сибирского ГУЛАГа. Он кричал это в каком-то истерическом запале, брызгая слюной и исходя красными пятнами. Леонид Зуров молча наблюдал за ним, переглядываясь со мной, а когда он иссяк и умолк, довольно резко ответил, что если кому не нравится, как люди радуются избавлению от страха бессмысленной смерти, тот может и не слушать. Бахраха снова понесло – и в запале он взял и наговорил Леониду гадостей. Слушавшая все это Вера Николаевна (Муромцева) заткнула руками уши и в слезах убежала в свою комнату, остальные
[59] же постарались сделать вид, что их нут нет. Как хозяину дома мне пришлось не повышая тона попенять этим двум молодым людям
[60], что они устроили безобразнейший скандал в присутствии дам, а милейшему Александру Васильевичу я еще и напомнил, что в моем доме никто и никому не будет навязывать своего мнения. В ответ Бахрах сорвался уже на вашего покорного слугу, после чего покинул наше общество. Одним словом, у всех от этого события остался омерзительный осадок, испортив впечатление от сегодняшнего дня. Бахрах же немедленно принялся искать возможность уехать отсюда.
30 мая 1943 года. Третий рейх, Бавария, резиденция Гитлера «Бергхоф».
Фюрер и главнокомандующий германской нации – Адольф Гитлер (Шилькгрубер)
Во взоре фюрера ярость мешалась с отчаянием, а злоба со страхом. События во Франции развивались стремительно. Одновременно с высадкой стратегического морского десанта на участке средиземноморского побережья от Канн до Марселя русские форсировали итальянско-французскую границу на всем ее протяжении
[61] и теперь стремительно продвигаются вперед. К настоящему моменту их войска захватили все побережье к востоку от устья Роны, продвинулись на север на двести километров, и сейчас подходят к Греноблю, а параллельно им вверх по Роне бегут на своих водолетах русские десантные части, приближаясь к Лиону. Этот подлец Петен клятвенно обещал, что французские солдаты будут драться с русскими как львы, а вместо того они или разбегаются без единого выстрела, либо переходят на сторону русских и поворачивают оружие против германской армии. Хуже всего то, что население Южной Франции приветствует русских как своих спасителей и освободителей, тысячами выходя к дорогам, по которым на север движутся русские танки.
И, что хуже всего, повсюду во Франции Виши
[62] в преддверии скорого прихода русских из подполья выходят большие и малые группы вооруженных людей – они объявляют себя новой властью, подчиняя себе жандармерию и полицию. Режим Виши рушится на глазах, Петен и Лаваль теперь никто и ничто, за ними стоит лишь небольшая кучка прихлебателей. На севере, в оккупированной зоне, участились случаи вооруженных нападений на немецких солдат и офицеров, случаи диверсий и вредительства. Ракетчики указывают цели большевистским пикировщикам, дьявольски точно укладывающим свои бомбы в стратегические объекты, а обычных французские подростки, орудуя гаечными ключами, развинчивают рельсы на железных дорогах, из-за чего уже было несколько крушений. А ведь там, обеспечивая оккупационный порядок, стоят не корпуса и дивизии охранного назначения (как должно быть на самом деле), а роты и взводы, к тому же в значительной своей части не немецкие, а британские, датские или норвежские.
Эти оккупационные части, хоть и с трудом, но могли обеспечить необходимый режим безопасности в то время, когда вокруг все было спокойно и Красная Армия находилась далеко. Но сейчас, когда в предчувствии спасения местные недочеловеки невероятно возбудились и взялись за оружие, они перестали справляться со своими обязанностями. Глухая оборона гарнизонов с расположенными в них оккупационными учреждениями – вот предел их нынешних возможностей. Уже сейчас оккупационное начальство стягивает все силы в крупные города, оголяя сельскую местность, потому что иначе маки перережут эти мелкие группы по одной. В небольших городках уже нередки нападения на комендатуры с целью освобождения заложников. Однако имеются сведения, что такие нападения осуществляют не местные маки, а хорошо вооруженные отряды большевистских парашютистов. Стоит где-нибудь в еще спокойных местах высадиться такой группе парашютистов, как тут же вокруг нее, будто снежный ком, начинает сбиваться орда из местных маки.
Еще есть сведения о так называемом «spetsnaz», который действует, переодевшись в форму солдат вермахта и даже СС. По одной информации, это русские фольксдойче, отравленные большевистской пропагандой «братства народов» или действующие из страха за родных, которых держит в заложниках НКВД. По другим сведениям – это перебежчики из числа немецких военнопленных, желающие выслужиться перед победителями и заработать себе и своим родным повышенный социальный статус после победы русских над Германией. Адольфу и в голову прийти не может, что это орудует милейший майор Пит Гроббелаар вместе со своими подельниками и сообщниками из южноафриканских «Стормйаарс» – то есть, как их ныне принято называть, полк спецназначения имени генерала Де ла Рея. С особым садизмом они вырезают оккупационные гарнизоны, составленные из британских подразделений, продолжая войну, начатую еще их отцами и дедами. Однажды они помогли Рейху совершить переворот в Британии и аннулировать угрозу с западного направления, а теперь обратились против своих прежних хозяев.
