А чем подкреплено твое мнение о его уме? Ну вот назови хоть один случай, когда тебя поразил его ум. Ты никогда не слышала, чтоб он с лету решил арифметическую задачку или выиграл ученый спор. Оптика, картография – всего лишь красивые слова. Вспомни, он не смог сделать окуляров для плохо видящего Станисласа, он отговорился отсутствием нужных инструментов. А может, дело в незнании?
Первым с ним подружился лорд Виклунд, в чьем благородстве никто не может усомниться.
С Оливером они встретились незадолго до тебя. Совместная драка в придорожном трактире, которая вполне могла быть просто представлением, затем знакомство, обмен именами, не подкрепленный доказательствами. Тиририец никогда не был в Ленстере и не видел раньше тамошнего наследника.
Наследование подтвердил фамильный зеленый кристалл! Ты видела, как он зажегся в руках Патрика.
А также видела, как в руках Авроры зажглись они все. Дар золотой кости. А ты замечала хоть раз, чтоб лорд Уолес брал в руки чей-нибудь чужой камень? Твой или Доре, или Виклунда? Может, потому, что и они бы засветились?
Он мой друг.
У него изумрудные глаза, как у Авроры, и золотистые волосы, которые вполне можно назвать рыжими.
Патрик пострадал от смертной бледи, на представителя золотой кости этот яд не подействовал бы.
Ты уверена? Его осматривал брат Гвидо, помеченный красной звездой приспешник.
Звезда! Лорд Альбус тоже осматривал Патрика и не обнаружил на нем меток!
Потому что метят лишь подчиненных, метят именно для того, чтоб будущий узурпатор мог их узнать. Это он, Басти, прекрати отрицать очевидное. И ты сейчас в его власти.
Он! Мой! Друг!
Патрик лорд Уолес замедлил шаг и стал спускаться:
– Тут крутые ступеньки. – Он обернулся, в черных огромных зрачках плескался алый отсвет.
Я охнула, Патрик повел светильником из стороны в сторону, рассматривая мою перекошенную физиономию, затем испуганно пробормотал:
– Впереди кто-то есть, – и потушил светильник.
Глава 11
Ригель
Гэбриел ван Харт не ожидал увидеть в покоях лорда-шута женщину. Тем более голую, тем более мертвую. Мармадюк, кажется, тоже удивился.
– Лизель?
Они оба замерли на пороге, где за мгновение до этого выясняли, кто первый достоин высокой чести войти в покои. Гэбриел считал, что гостя предписано пропускать вперед, его шутейшество сопротивлялся, блюдя свой высокий статус. Они возились в дверях, оттесняя друг друга плечами, вместе шагнули, переругиваясь и…
– Ее звали Лизель? – Ван Харт отступил и слегка поклонился. – Прошу.
– С такого расстояния я точно не скажу, – Мармадюк тоже отступил, – надо рассмотреть поближе. Только после вас, милорд.
Гэбриел подчинился. Девушка лежала ничком на ковре, неестественно вывернув голову. Ван Харт осторожно приблизился, заглянул в синюшное лицо, принюхался, широко раздувая ноздри.
– Точно Лизель, – сказал Мармадюк за его плечом, – веселая была девица, Спящий, прими ее душу.
Потом закричал:
– Стража!
Послышался топот подбитых железом солдатских сапог. Ван Харт достал из кармана перчатки и надел их.
– Милорд? – в комнату вбежали двое высоких парней в форме.
– Давно она здесь?
Гэбриел приподнял веко покойницы, рассмотрел мутное глазное яблоко, негромко сказал:
– Она мертва более пяти часов.
– Пришла не в нашу смену, милорд, – сообщил стражник. – Мы дежурим с рассвета до заката, значит, эта леди явилась к вам ночью. Вы же сами приказали, чтоб женщины к вам пропускались беспрепятственно, так что нашей вины тут нет.
– Иди к капитану, – прервал его Мармадюк, – пусть он тебя накажет и объяснит, что определять, где чья вина – не твоего ума дело. А потом заскочи в казармы и скажи… Нет, стой, я передумал. Недосуг мне ждать, пока ты туда-сюда ходить будешь. Допроси сменщиков. Когда и с кем пришла, во что была одета, что говорила. Если допросишь усердно и принесешь в клювике что-нибудь важное, помилую.
Стражник затопал, убегая. Второй подождал, потом, так и не получив указаний, попятился за дверь и замер в коридоре, сжимая древко алебарды.
– Что скажешь, зельевар? – Мармадюк присел на корточки рядом с Гэбриелом. – Как ее убили?
– Убили? – Ван Харт поморщился, потом осторожно перевернул тело на спину.
Левая рука покойницы вздулась венами и распухла, а в правой был зажат узкий нож.
– Это первое, – сказал ван Харт, – и второе.
Он надавил на белое круглое колено, открывая внутреннюю поверхность бедра, там алела свежая метка.
– А можно чуть больше слов? – раздраженно спросил Мармадюк.
– Ваша Лизель убила себя сама, – ван Харт распрямился и снял перчатки, – она пришла в ваши покои ночью, когда вы, милорд, были заняты развлечением доманского посольства.
– А ты получал по голове от неизвестного доброжелателя, – кивнул шут, – милорда можешь оставить в прошлом.
Ван Харт поправил повязку, сползшую к уху.
– Одета она была, – он обвел взглядом комнату, снял с кровати алый, расшитый стеклярусом плащ, и накрыл им тело, – вот в это.
Шут кивнул.
– Бедняжка ждала меня всю ночь и весь день, пока мы с тобой заседали в королевском совете, кормили Рамоса с Пересом, катались с ее величеством и арестовывали господ-заговорщиков. Если бы я знал…
– На левой руке порез, яд попал в кровь, разъедая ее, о чем свидетельствует вздутие. А то, с какой силой правая рука сжимает нож, исключает, что его подложили после смерти. Думаю, лорд Альбус подтвердит мое заключение.
– Дурочка, – прошептал Мармадюк. – Она и правда умом не блистала, но казалась вполне добродушной…
– Это сильный яд, – жестко сказал Гэбриел, – она умерла очень быстро, нелепо, но быстро.
– М-да… – Мармадюк подошел к окну. – А ведь Мармадель меня предупреждала, что рано или поздно одна из них притащит отравленный кинжал.
Потом он позвал из коридора стражника и велел тому организовать транспортировку тела к медикусам, потом вызвал незнакомого Гэбриелу пажа и отправил мальчишку сообщить скорбную весть господину Пучелло, затем выслушал отчет о допросе ночной смены и отменил наказание разговорчивому вояке.
Все это время Гэбриел ван Харт сидел в покоях лорда-шута под портретом лорда Этельбора и ждал, прекрасно понимая, что Мармадюк его не отпустит. Это была игра, кот играл с мышью, и котом, к сожалению, сейчас был не Гэбриел.
– Итак, – наконец лорд Мармадюк откинулся на спинку кресла, вытянув ноги под письменным столом, – чем бы ты теперь хотел заняться, о грозный миньон нашего драгоценного величества?
