Мы склонны считать, что должно быть нечто общее, например, во всех играх, и что это общее свойство является оправданием для применения общего термина «игра» к различным играм; тогда как игры образуют семью, члены которой имеют семейное сходство. Некоторые из них имеют одинаковые носы, другие — одинаковые брови, третьи — похожую походку; и эти сходства частично совпадают
[827].
Поиск сущностей, как утверждает Витгенштейн, — это пример «стремления к обобщению», которое произрастает из нашей поглощенности методом науки:
У философов перед глазами постоянно находится метод науки, и они испытывают непреодолимый соблазн задавать вопросы и отвечать на них так, как это делает наука. Эта тенденция есть подлинный источник метафизики, и она заводит философа в полную темноту
[828].
Витгенштейн не разделяет этой тенденции, полностью отказываясь выдвигать любые общие положения, — и это, возможно, главная черта, которая делает его работу трудной для понимания, потому что, когда у истории, так сказать, нет морали, сложно понять смысл этих заметок. Как он сам однажды пояснил в начале цикла лекций: «Мы будем говорить простые вещи, но понять, почему мы их говорим, будет очень трудно»
[829].
В рождественские каникулы 1933 года Скиннер писал Витгенштейну раз в несколько дней, рассказывая ему, как сильно он соскучился, как часто думает о нем и как страстно желает снова его увидеть. Каждое мгновение, проведенное с Витгенштейном, он вспоминает с теплотой:
После того как я перестал махать тебе платком, я пошел через Фолкстоун и сел на поезд в 8:28 назад в Лондон. Я думал о тебе и как прекрасно было наше прощание… Мне очень понравилось провожать тебя. Мне очень тебя не хватает, и я много о тебе думаю.
С любовью, Фрэнсис
[830].
На семейном Рождестве на Аллеегассе, Маргарита (которая продолжала встречать Рождество в Вене как гость Гретль) произвела сенсацию, объявив о своей помолвке с Талле Шёгреном. При поддержке Гретль, преодолевая неодобрение своего отца, Маргарита решилась на экстремально быструю помолвку, и они с Талле поженились в Новый год. Ее отец, по крайней мере, был далеко — на безопасном расстоянии, в Швейцарии. Но Витгенштейн не был. Вспоминая свою свадьбу, она пишет:
Мое отчаяние достигло апогея, когда Людвиг приехал повидаться в воскресенье утром, за час до свадьбы. «Ты садишься в лодку, на море будет шторм, всегда сохраняй связь со мной, чтобы лодка не опрокинулась», — сказал он мне. До того момента я не понимала ни его глубокой привязанности, ни, возможно, его огромной скрытности. Годами я была мягкой мастикой в его руках, над которой он работал, чтобы создать лучшую форму. Он был самаритянином, который дарит новую жизнь кому-то падшему
[831].
Трудно поверить, что до того дня она не понимала, как глубока была привязанность Витгенштейна. Впрочем, это часто присутствовало в его отношениях с другими людьми: она могла чувствовать, что его присутствие в ее жизни имеет в основе своей некую фундаментально этическую цель. «Он вызывал в воображении видение тебя лучшего», — объясняла Фаня Паскаль. В конце концов, отчасти из-за того, что она не хотела жить под таким моральным гнетом, Маргарита вышла замуж за другого.
Большую часть 1934 года Витгенштейн продолжал работать над тремя разными, но взаимосвязанными проектами, решая проблему, которую он довольно точно представил в письме в журнал Mind — изложить свой философский метод «в ясной и связной форме». В Кембридже он диктовал «Голубую книгу» и одновременно вносил множество исправлений в «Большой машинописный текст» — «копался в нем», как он сказал Расселу. (Результаты этого «копания» вошли в первую часть «Философской грамматики».) В Вене продолжил сотрудничество с Вайсманом (пусть и с заметной неохотой и недоверием), чтобы опубликовать с ним книгу. На пасхальных каникулах 1934 года этот план принял новый поворот. Теперь предполагалось, что Вайсман и Витгенштейн будут соавторами: Витгенштейн будет предоставлять сырой материал, и контролировать форму и структуру, а Вайсман — отвечать за его ясную и связную запись. Вайсману досталась самая сложная часть работы, как считал Витгенштейн.
С каждой новой договоренностью позиция Вайсмана ухудшалась. В августе он жаловался Шлику на то, как сложно писать книгу с Витгенштейном:
У него великий дар всегда все видеть будто в первый раз. Можете себе представить, как трудно с ним работать, ведь он всегда следует минутному вдохновению и разрушает все, что набросал ранее… видно, что структура разваливается кусочек за кусочком и что все постепенно принимает совершенно иной облик, так что почти ощущаешь, что совсем не важно, как складываются мысли, поскольку в итоге ничто не остается прежним
[832].
Привычка Витгенштейна следовать минутному вдохновению касалась не только работы, но и жизни. В 1934 году, несмотря на то, что участвовал в двух проектах по подготовке книг к публикации («Логики, языка, философии» в Вене и «Философской грамматики» в Англии), он задумал бросить академическую жизнь и поехать со Скиннером жить в Россию, где они оба хотели стать разнорабочими. Семью Скиннера, естественно, эта идея тревожила, но для него самого неоценимое преимущество заключалось в том, что он будет с Витгенштейном постоянно. Жизнь с ним стала потребностью; без него все выглядело и ощущалось иначе. «Когда я с тобой, — писал Скиннер в пасхальные каникулы, — то я все глубоко чувствую»
[833]. Это постоянная тема его писем:
Я много о тебе думал. Я очень хотел, чтобы ты был рядом. Ночь выдалась чудесная, и звезды сияли особенно красиво. Я страстно желал чувствовать все так, как чувствовал бы, если ты был рядом
[834].
Я хочу быть с тобой где угодно. Я много о тебе думаю, о том, как здорово нам было вместе гулять. Я с нетерпением жду нашей поездки на следующей неделе. Вчера получил твою пасхальную открытку, она очень милая. А дома на улице на другой открытке очень красивые. Я хотел бы видеть их вместе с тобой
[835].
В письмах Скиннер подчеркивал, что ему морально необходимо быть рядом с Витгенштейном, как будто без его руководства он попадет в лапы дьяволу. Самый яркий пример — в письме от 24 июля 1934 года, на следующий день после прощания Скиннера с Витгенштейном в Булони. Письмо начинается с привычной уже строки о том, как «прекрасно и мило» было прощаться; потом он описывает, как он грешил, когда остался один в Булони. Он сходил в казино, потерял десять франков и потом, несмотря на самые лучшие намерения, не удержался и вернулся, и выиграл пятьдесят франков. Кляня себя, он принял твердое решение вернуться в Англию на вечернем пароме, но когда пришло время уезжать, его снова понесло в казино. К тому моменту он уже потерял душу:
