Я снова начал играть очень осторожно и держался очень скромно. Затем я начал слегка проигрывать и вдруг потерял всю осторожность и самообладание, и играл все азартнее и азартнее. Я был почти болезненно возбужден и не мог себя контролировать. Всего я проиграл около 150 франков. Сначала я потерял все французские деньги, которые у меня были с собой, около 80 франков, затем я поменял 10 фунтов на французские деньги и спустил их все, потом я поменял все английское серебро, которое было у меня на руках, и тоже все спустил. Я ушел из казино в 5 утра. Когда я вышел на свежий воздух, то вдруг почувствовал, как ужасно неестественно и отвратительно я вел себя с тех пор, как начал играть. Казалось ужасным, что я мог чувствовать такое желание выиграть деньги. Внезапно я понял, до какой грязи я деградировал. Я физически чувствовал возбуждение и азарт. Я бродил по улицам в скверном настроении. Я понял, почему игроки часто совершают самоубийство, ведь они чувствуют такое страшное падение. Я ощущал себя последней скотиной. Я чувствовал, что разрушаю себя. Тогда я вернулся в отель и долго отмывался
[836].
Скиннер не Достоевский, и он изображает свою испорченность довольно неубедительно, но желанный для него эффект напоминает русские романы, которые, как он знал, Витгенштейн любил. Его рассказ, воскрешающий это отчаянно самоубийственное чувство вины, требовательно взывает о необходимости спасительной религии. И точно. Он продолжает описывать, как, умыв руки, искал в Булони церковь, куда ходил с Витгенштейном. Внутри церкви: «Много думал о тебе. Я чувствовал, что церковь утешает меня, хотя я едва мог в ней находиться». Он добавляет: «Я чувствовал, что буду ужасным подлецом, недостойным твоей любви, если ничего не скажу об этом в письме».
Религиозная тема вновь возникает через несколько недель, 11 августа, когда Скиннер цитирует отрывок из «Анны Карениной», где Левин, на грани самоубийства, говорит себе: «Без знания того, что я такое и зачем я здесь, нельзя жить». Отрывок заканчивается: «Но Левин не застрелился и не повесился, а продолжал жить». «Когда я читал это последнее предложение, — пишет Скиннер, вполне в витгенштейновском духе, — то вдруг понял, что читаю что-то ужасное».
И вдруг я понял, что означает все то, что я прочел. Я продолжил читать дальше, и казалось, все написано невероятно правдиво. Я чувствовал, как будто я читаю Библию. Я не понимал этого, но чувствовал, что это и есть религия. Я очень хотел рассказать тебе об этом
[837].
Скиннер и Витгенштейн начали вместе брать уроки русского языка, готовясь к предстоящей поездке в Советский Союз. Уроки им давала Фаня Паскаль, жена марксистского интеллектуала и члена коммунистической партии Роя Паскаля. Рассматривая мотивы, побуждавшие Витгенштейна поехать в Россию, миссис Паскаль отмечает: «По моему мнению, его ощущение России вообще было связано, скорее, с моральным учением Толстого, с духовными озарениями Достоевского, чем с какими-то политическими или социальными вопросами». Тон и содержание писем Скиннера, кажется, подтверждают это. Но все же не в Россию Толстого и Достоевского они собирались отправиться, планируя найти там работу; это была Россия сталинских пятилеток. И вряд ли они были настолько политически наивны или плохо осведомлены, чтобы не понимать разницы.
Возможно, Паскаль считала Витгенштейна «старомодным консерватором» — из-за его враждебности к марксизму. Но у многих друзей Витгенштейна сложилось совершенно иное впечатление. Джордж Томсон, например, хорошо знавший его в 1930-е годы, говорит о его «растущем политическом сознании»
[838] в эти годы и утверждает, что хотя они обсуждали политику не так часто, но все же «достаточно, чтобы понять, что он осведомлен о текущих событиях. Он осознавал угрозы безработицы и фашизма и растущую опасность войны». Томсон добавляет об отношении Витгенштейна к марксизму: «Он был его противником в теории, но поддерживал на практике». И действительно, Витгенштейн однажды сказал Роланду Хатту (близкому другу Скиннера, который познакомился с Витгенштейном в 1934 году): «Я коммунист в душе»
[839]. Следует помнить, что в это время многие друзья Витгенштейна, а особенно те, на которых он полагался в отношении информации о Советском Союзе, были марксистами. Кроме Джорджа Томсона, это были Пьеро Сраффа, чье мнение в вопросах политики Витгенштейн ценил более остальных, Николай Бахтин и Морис Добб. Нет сомнений, что во время политических пертурбаций середины 1930-х годов симпатии Витгенштейна принадлежали рабочему классу и безработным и что он, вообще говоря, был на стороне левых.
Однако верно и то, что увлечение Россией для Витгенштейна имело мало или совсем ничего общего с марксизмом как политической и экономической теорией, а больше — с тем образом жизни, который, как он полагал, принят в Советском Союзе. Это стало понятно из разговора Витгенштейна и Скиннера с Морисом Друри летом 1934 года, когда они проводили летние каникулы в коттедже брата Друри в Коннемаре, на западном побережье Ирландии. К их приезду Друри приготовил довольно замысловатый обед из жареного цыпленка и пудинга на сале с патокой. Витгенштейн рассердился и заявил, что пока они остаются в Коннемаре, им не надо ничего, кроме каши на завтрак, овощей на обед и вареного яйца на ужин. Когда всплыла тема России, Скиннер объявил, что хотел бы сделать что-то «жгучее», и этот образ мысли показался Витгенштейну опасным. «Думаю, — сказал Друри, — Фрэнсис имеет в виду, что он не хочет брать с собой патоку»
[840]. Витгенштейн пришел в восторг: «О, это прекрасное выражение: я хорошо понимаю, что оно означает. Нет, мы не возьмем с собой патоку».
Возможно, для Витгенштейна жизнь разнорабочего в России была воплощением жизни без патоки. В следующем году, чтобы дать Скиннеру некоторое представление о том, на что это будет похоже, он предложил ему вместе с Роландом Хаттом поработать шесть недель зимой на ферме. Сам Витгенштейн однажды вышел помочь ранним холодным февральским утром.
В 1934–1935 годах Витгенштейн надиктовал то, что теперь известно как «Коричневая книга». Она, в отличие от «Голубой книги», была не заменой цикла лекций, а скорее попыткой сформулировать результаты своей работы для себя самого. Он диктовал ее Скиннеру и Элис Эмброуз, которые записывали за Витгенштейном от двух до четырех часов в день четыре раза в неделю. «Коричневая книга» разделена на две части, которые более или менее соотносятся с методом и его применением. Часть I, где рассказывается о методе языковых игр, похожа на учебник. После вводного параграфа с рассказом блаженного Августина о том, «как мальчиком он учился говорить», идут семьдесят два пронумерованных «упражнения», многие из которых предлагают читателю, например, следующее:
